Охотник на хищников (расширенная версия) Алексей Зазнайкин

Глава 1: Слабый мальчик

Я никогда не понимал, почему природа так жестоко пошутила надо мной.

В детстве, глядя на себя в зеркало, я видел девочку – симпатичную, нежную, с большими глазами и тонкими чертами лица. Мягкие кудрявые волосы обрамляли лицо, которое скорее подошло бы для рекламы детской косметики, чем для мальчишеских игр во дворе.

Но самое жестокое заключалось не в этом. Жестоким было то, что при такой внешности во мне горел огонь справедливости, который мог бы стать украшением любого средневекового рыцаря.

Представьте себе картину: худенький мальчик восьми лет, которого можно сдуть с места одним порывом ветра, стоит посреди школьного двора и кипит от ярости, наблюдая, как трое старшеклассников издеваются над первоклашкой. Малыш плачет, его портфель валяется в луже, а обидчики смеются и пинают его вещи.

И вот этот слабый мальчик – я – готов броситься на троих здоровых парней, забыв о собственной безопасности.

Но тело предавало меня каждый раз. Руки дрожали не от страха, а от бешенства. Сердце колотилось так, что, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди. А мышцы… мышцы оставались такими же слабыми, как у больного котёнка.

Максимум, на что я был способен – подойти к обидчикам и заикающимся голосом попросить их прекратить. Иногда они удивлялись моей наглости и отпускали жертву. Чаще – смеялись надо мной и продолжали своё чёрное дело.

Помню один случай, когда мне было девять. Во дворе нашего дома компания подростков лет четырнадцати мучила бездомного щенка. Они привязали его к забору и бросали в него камни, наслаждаясь его скулежом.

Я наблюдал это из окна нашей квартиры на втором этаже – и что-то внутри меня сломалось.

Не помню, как оказался во дворе. Помню только, как стоял перед этими парнями, заслоняя собой щенка, и кричал что-то о справедливости, о том, что так нельзя поступать с беззащитными.

Они посмотрели на меня как на сумасшедшего. Один из них, самый высокий, подошёл ко мне и легонько толкнул в грудь. Я упал как подкошенный.

Они захохотали и ушли, бросив щенка.

А я лежал на асфальте и плакал – не от боли, от злости на собственное бессилие.

Щенка я забрал домой, родители разрешили его оставить. Он прожил с нами десять лет и умер от старости, но тот день навсегда остался в моей памяти как символ моей никчемности.

В школе ситуация повторялась снова и снова. Я был как камертон несправедливости – стоило где-то рядом обидеть слабого, как во мне начинало всё кипеть. Но каждый раз, когда я пытался вмешаться, моё тело напоминало мне о реальности.

Я мог только наблюдать, как сильные издеваются над слабыми, и потом бежать домой, где рыдал в подушку от бессилия.

Странно, но сам я буллингу не подвергался. Может быть, моя девчачья внешность вызывала у одноклассников скорее недоумение, чем агрессию. А может, мой взгляд – я всегда смотрел очень серьёзно, изучающе – отпугивал потенциальных обидчиков. Или же дело было в том, что я держался особняком, не выделяясь и не привлекая к себе внимания.

Но отсутствие личных обид только усиливало мою фрустрацию.

Если бы меня били – я мог бы винить конкретных людей, злиться на них персонально.

Вместо этого я злился на весь мир, на всю несправедливость, которая меня окружала.

Я ненавидел каждого, кто использовал свою силу против слабых.

И эта ненависть росла во мне, как раковая опухоль.

К тринадцати годам я превратился в замкнутого подростка с нездоровым интересом к тёмным сторонам человеческой натуры. Пока сверстники играли в компьютерные игры или гоняли мяч, я читал криминальные сводки в интернете.

Меня завораживали истории о том, как справедливость настигала злодеев. Особенно те редкие случаи, когда это происходило не в зале суда, а в тёмном переулке.

Я помню, как прочитал новость о том, что известного в городе рэкетира нашли мёртвым в его же машине. Следов насилия не было – сердце просто остановилось. Полиция списала это на стресс и алкоголь. А я лежал ночью в кровати и представлял, что это я каким-то чудесным образом стал причиной его смерти.

Что я, наконец, смог покарать одного из тех, кто всю жизнь безнаказанно творил зло.

Эти фантазии становились всё ярче и детальнее. Я представлял себя невидимым ангелом мести, который приходит к преступникам в темноте и вершит справедливый суд.

Но каждое утро зеркало напоминало мне о реальности: передо мной стоял всё тот же слабый мальчик с девчачьим лицом, который не может даже отжаться от пола десять раз.

Родители не понимали моего внутреннего конфликта. Для них я был просто тихим, послушным сыном, который не доставляет проблем.

Мама иногда беспокоилась, что я слишком мало общаюсь со сверстниками, но не настаивала.

Папа был погружён в свою работу и вообще мало интересовался моими внутренними переживаниями.

Я часто думал о том, что было бы, если бы я родился сильным.

Если бы у меня были мускулы, быстрые рефлексы… если бы я мог постоять не только за себя, но и за других.

Сколько несправедливости я смог бы предотвратить! Сколько слабых – защитить!

Но это были лишь мечты слабого мальчика, который мог только наблюдать, как мир погружается во тьму.

К шестнадцати годам я научился скрывать свои эмоции. Внешне я выглядел спокойным, даже равнодушным. Но внутри меня бушевал ураган.

Каждая несправедливость, свидетелем которой я становился, добавляла масла в огонь моей ненависти.

Я начал понимать: проблема не только в моей физической слабости. Проблема в том, что весь мир устроен неправильно. Что зло торжествует, а добро остаётся бессильным.

И тогда я начал изучать зло.

Если я не могу его победить – подумал я, – то хотя бы пойму его природу.

Так началась моя одержимость тёмной стороной человеческой души, которая в конечном итоге привела меня туда, где я нахожусь сейчас.

Глава 2: Одержимость тьмой

Когда мне исполнилось шестнадцать, я открыл для себя мир, который навсегда изменил мое сознание. Это произошло случайно – листая интернет в поисках ответов на собственные внутренние терзания, я наткнулся на статью о Чикатило. Не знаю, что именно зацепило меня в этой истории, но я читал весь вечер, потом всю ночь, а утром понял: мир гораздо страшнее, чем я думал.

Андрей Чикатило стал первым в моей коллекции монстров. Я изучал каждую деталь его биографии: детство в голодающей семье, сексуальные расстройства, неудачную карьеру учителя. Меня поражало, как обычный человек может превратиться в машину убийства. Но еще больше – то, как долго он оставался незамеченным. Пятьдесят три жертвы за двенадцать лет. Система просто не работала.

После Чикатило пришел черед Пичушкина. Александр Пичушкин с его шахматной доской и мечтой заполнить все 64 клетки человеческими жизнями. Его холодная расчетливость завораживала и ужасала одновременно. Он убивал не от страсти или ненависти – он убивал от скуки. Люди были для него не более чем фигурами в его извращенной игре.

Постепенно моя одержимость росла. Я создал папку на компьютере под названием «Исследования». Родители думали, что я готовлюсь к поступлению на психологический факультет. В какой-то степени – так и было.

Джеффри Дамер открыл для меня американскую школу серийных убийств. Его история поражала своей извращенностью – некрофилия, каннибализм, попытки создать живых зомби. Но интересовало меня не это. Как он всё скрывал? Соседи чувствовали запах разлагающихся тел, но никто не вызывал полицию. Общество предпочитало не замечать очевидного.

Тед Банди научил меня понимать маску обаятельности. Красивый, образованный мужчина, который соблазнял, а потом зверски убивал. Он работал на горячей линии помощи суицидальным людям, а в перерывах – планировал убийства. Дьявол с лицом ангела.

Каждое новое дело добавляло кусочек в мозаику. Я изучал не только американских и российских маньяков, но и европейских, азиатских:

Гарольд Шипман – британский врач, убивший более 200 пациентов.

Ю Ён-чхоль – кореец с ненавистью к женщинам и старикам.

Педро Лопес, «монстр Анд» – признался в убийстве более 300 женщин.

Со временем я начал замечать закономерности.

Большинство убийц имели травматичное детство, но не каждый травмированный ребенок становится маньяком. Часто проявлялись:

мучение животных;

пиромания;

энурез в подростковом возрасте.

Это – триада Макдональда.

Но были и исключения. Например:

BTK – Деннис Рейдер: женатый семьянин, чиновник, прихожанин. А по ночам – насильник и убийца.

Я делил убийц на:

визионеров (убийства по «голосам»);

миссионеров (очищают мир от «грязи»);

гедонистов (ищут удовольствие);

жаждущих власти (контроль, страх, господство).

Отдельный интерес – медики-убийцы: Шипман, Пуэнте, Эллитт. Люди, которым доверяли жизни, обращали лечение в смерть.

Я начал наблюдать за окружающими. Особенно за Витей Кормилиным из моей школы. Его поведение вызывало тревогу:

Отношение к животным – мертвый хомяк, принесённый в школу.

Социальная изоляция – избегал людей, радовался чужим неудачам.

Фантазии о контроле – мечты о мести были слишком детализированы.

Я разработал систему оценки потенциальной угрозы. Каждый человек рассматривался как потенциальный убийца.

Я не мог просто идти по улице – анализировал всех:

Мужчина с мозолями и костюмом – компенсирует бедное детство?

Женщина с идеальным макияжем и тревожным взглядом – жертва или хищница?