– Сделаем.

– Вот и все. Считай, что работой я тебя загрузил. Гонорар получишь чуть позже. С процентами.

– Даже так?

– Даже так. Считай, что ты положил тугрики в банк и с нынешнего дня на них побежали проценты.

– Хорошее дело, – Лапик разлил настойку по стопкам, – я «одобрям-с»! – Поднял свою посудину, сощурился хитро: – Ничего, что с утра?

– Мы же не пьем, мы лечимся.

– Тоже верно. – Лапик смешно подвигал носом из стороны в сторону, понюхал настойку. – Совершенно ничего грубого, сивушного…Пахнет бальзамом.

Бобылев не задумывась опрокинул в рот свою стопку, его такие мелочи, как «пахнет» или «не пахнет», не интересовали совершенно, потянулся к толстой куриной ноге.

– Такое впечатление, что в Америке не куры растут, а индюки, – сказал он и отхватил зубами от ноги приличный кусок, – жирные, как слоны.

– Похоже. – Лапик вздохнул и аккуратно, не пролив ни одной капли, высосал настойку, замер, словно бы слушая, что происходит у него внутри, задумчиво почмокал губами.

– Что-то не так? – спросил Бобылев.

– Соображаю, не надо ли чего добавить в напиток под названием «лапиковка».

– Поздно соображать. Через пятнадцать минут твоей «лапиковки» уже не будет.

– Это я на будущее.

– И в будущем ничего не изменится, – скупо ухмыльнулся Бобылев, – наливай по второй. Между первой и второй не должно быть перерыва, иначе начнут синеть кончики пальцев. Знаешь это?

– Синеющие пальцы – это плохой признак. – Лапик не выдержал, засмеялся, поспешно наполнил стопку гостя, засмеялся еще раз. – Я могу наливать на слух, по количеству булек: семь булек – стопка, двадцать одна булька – граненый стакан, двадцать восемь – стакан тонкого стекла.

– Артиллерист!

– Скорее подводник. Это на подводной лодке надо иметь хорошие локаторы. – Лапик съел кусок колбасы, замер, прислушиваясь к тому, что происходит внутри, проговорил огорченно: – А ведь ты прав. Мыло пополам с пропущенной через мясорубку туалетной бумагой.

– Хорошо, если эту бумагу еще не использовали по назначению…Гайдаровская колбаса.

– Ныне все – гайдаровское. И мы, Юра, с тобой – тоже гайдаровский продукт. Тимуровцы. – Лапик потянулся своей стопкой к стопке Бобылева. – Будь здоров и не кашляй!

– И ты не кашляй. – Бобылев выпил настойку залпом, ему не был важен вкус, важно действие, которое производят крепкие напитки, то приятное теплое оглушение, в котором притупляется реальность, жизненные углы становятся менее острыми, даже дышать делается вроде бы легче; Лапику же, наоборот, важен был вкус, а точнее, послевкусие, та горчина, что остается на языке, словно бы прилипнув, держится на нёбе, обжигает глотку и пищевод. – А хочешь, я вообще возьму тебя в свою компанию? – резко, в упор, спросил Бобылев.

Лапик даже спрашивать не стал, что это за компания, главное не это, главное, чтобы к скудному фельдшерскому заработку его замаячил постоянный приварок, а там… Там видно будет.

– Бери, от хорошей компании я не откажусь, – прикрыв глаза, Лапик кивнул: он изучал послевкусие напитка, хотел понять, чего надо в настойку добавить, а чего, наоборот, убавить.

– Через два дня я зайду за пистолетиком, – сказал Бобылев. – Добро?

– Заходи, буду рад тебя видеть.

– Успеешь сделать?

– Я же сказал… Дуреха будет не хуже немецкого «вальтера».

– Не надо, чтобы плевался по кривой за угол шкафа, надо, чтобы по прямой бил точно в десятку.

– Насчет десятки не ручаюсь, но в девятку будет бить обязательно.

Через пятнадцать минут Бобылев покинул жилье Лапика, выглянув из подъезда, посмотрел влево, посмотрел вправо, ощупал глазами людей, пространство, остановившийся неподалеку от дома трамвай, припаркованную к тротуару легковушку, проверил, нет ли среди прохожих и пассажиров трамвая горбоносых чеченцев, поднял воротник куртки, на глаза натянул американскую синтетическую кепку с надписью «Минессота» и зашагал по тротуару к широкой, на которой делали конечный круг троллейбусы, площади.