– Тогда я бы сказал: «Да, баба Маня!» или «Здравствуйте, Матвей Лукич!».

– Ну ты и даешь, Иванов, стране угля…

– Ага, я сейчас буду у вас.

– Давай быстрее, а то я через пятнадцать минут должен буду отправиться на доклад к генералу и насчет твоей милости пробурчать что-нибудь определенное.

– Мам-ма мия, а я-то зачем понадобился их высокопревосходительству?

– Не ты понадобился, а я, не с тебя будет спрос, а с меня.

– Интересно, хотя и непонятно.

– Прибегай ко мне – все быстро поймешь.

Подполковник Хромов принадлежал к категории старых исполнительных служак, которые давно выработали свой ресурс и должны были скрыться в пенсионных нетях, сидеть дома на печи и считать трещины в деревянном потолке, но его связывала с генералом, начальником управления, боевая молодость, когда они, будучи старшими сержантами, шерстили московских мешочников, выворачивали наизнанку барахолки и выуживали из подвалов удравших с фронта дезертиров, потом пути их разошлись: генерал пошел учиться, а Хромов определился в участковые.

Сейчас их пути сошлись снова и генерал вспомнил о своем давнем кореше, извлек его из небытия, дал звание майора и отправил учиться в академию, после чего присвоил звание подполковника. Поставил командовать отделом, но от новых погон и новых звездочек ума и хватки у Хромова не прибавилось, он как был Хромовым, проштемпелеванным 1944‑м годом, как годом изготовления, когда пришел в московскую милицию работать помощником оперативного сотрудника, так помопером и остался. Академия не помогла.

Хотя характер подполковник имел живой, на подчиненных ногами не топал и по мере возможности старался их защищать перед начальством.

Кабинет у Хромова был темным, узким, длинным, подполковник чувствовал себя в нем не очень удобно, зачем-то каждый час заглядывал за тяжелые выцветшие портьеры, словно бы проверял, а не сидит ли кто там, и тоже, как и Игорь Иванов, старался в нем не задерживаться. В этом они были схожи с капитаном Ивановым, но только в этом и, пожалуй, больше ни в чем.

– Садись, – сказал Иванову подполковник, ткнул пальцем в стул, прислоненный сбоку к его столу. Это означало, что разговор будет серьезный… Но – с нотками доверия. Если бы Хромов ткнул в один из стульев, расположенных за удлиненным заседательским столом, тогда бы разговор был общий, нудный, посвященный какой-нибудь вечной теме типа роста преступности или налаживанию контактов с органами милиции Ленинграда… пардон, Санкт-Петербурга… Это был бы разговор ни о чем.

Лицо у Хромова было морщинистым, с тяжелыми вздутостями под глазами, усталым, выцветшие маленькие глаза поглядывали беспокойно, в них была запрятана, буквально зажата далекая тоска.

– Есть одно дело, – проговорил подполковник глухо, помял пальцами подбородок, – придется тебе поехать в командировку.

Был Хромов одет в старый залоснившийся китель без обязательных ныне нарукавных нашивок с трехцветным прямоугольником государственного флага и надписью «МВД», в серую, много раз стираную рубашку, к которой был прикреплен форменный, на резинке, галстук, левую половину кителя украшала внушительная гряда орденских планок, среди которых главенствовали медали. За безупречную службу всех степеней, юбилейные и «победные» – к разным годовщинам Победы над фашистами, – но как бы там ни было, иконостас этот выглядел по-генеральскти внушительно.

Поскольку подполковник умолк, задумался о чем-то своем, беззвучно шевеля губами, Иванов готовно выпрямился на стуле:

– Что ж, раз надо собираться в командировку, значит – будем собираться в командировку.

– Любишь ты впереди паровоза бегать, капитан, – недовольно проговорил Хромов, – нет бы помолчать, послушать умные речи старших, – правое, тяжелое, набухшее влагой подглазье у него нервно задергалось, – я пробовал, честно говоря, отбить тебя, доказывал, что ты нужен здесь, и в Москве работы выше крыши, но приказ есть приказ – отправить одного сотрудника в командировку.