– А вообще-то дядька мой – веселый человек, – неожиданно хихикнул за рулем Федорчук, – много забавных вещей рассказывал. Под крышей Морфлота всегда работали кагебешники. Так вот, один такой кудрявый был послан в Ливан – послан в ту пору, когда там шла война. А на войне люди много пьют – только так можно снять напряжение и чуть расслабиться. Иначе человек сходит с ума – постоянно лупят ракетами, в окна швыряют гранаты, стрельба за дверями дома стоит такая, что можно оглохнуть. В общем, морфлотовец в Ливане здорово пил, так надирался, что каждый вечер лежмя лежал, в стельку. А утром, когда у него появлялся водитель, морфлотовец отдирал голову от подушки и стонал: «Абдулла… Абдулла… Поезжай в армянский район, купи “мит хрю-хрю”… “Мит хрю-хрю”»…

– А что такое «мит хрю-хрю»? – спросил Бобылев, когда Федорчук кончил хохотать.

– «Мит» – это по-английски мясо, а «хрю-хрю» – это хрю-хрю, поросячье хрюканье. Арабы ведь свинину не едят, Коран запрещает, поэтому морфлотовец и гнал своего шофера в армянский Бейрут, там, как рассказывал дядька, большая православная колония и свиного мяса у армян, естественно, полным полно. Поскольку морфлотовец знал английский язык примерно так же, как я корякский, то вместо слова «поок» – свинина или «пиг» – свинья, он произносил «мит хрю-хрю» – то самое, что было для него родным и вертелось на языке.

– А ты-то откуда знаешь, где в Бейруте живут армяне?

– Я там бывал.

– Как? В Бейруте? – Бобылев удивленно глянул на водителя и приподнялся на сиденье. – В Ливане?

– Ну! У дядьки. – Федорчук вновь захохотал. – В Восточном Бейруте.

На скорости они одолели выбоину, внезапно возникшую в асфальте, Бобылев недовольно поморщился – такие ямы хлипкой машиненке брать и сложно и опасно, на дороге можно оставить колеса, Федорчук же на выбоину даже не обратил внимания – автомобиль же – чужой…

– Забавный у тебя дядька, – задумчиво произнес Бобылев, усмехнулся тяжело, – был…

– Был, – спокойно, даже не споткнувшись на секунду, не дрогнув голосом, согласился с ним Федорчук, добавил, также усмехнувшись: – Туда ему и дорога!

– Не жалко?

– Нет!

С квартирой морфлотовца обошлись так же, как с квартирой грека Попондопуло, – дейстовали проверенным методом. Только на всякий случай взяли с собой тяжелую, с пуд весом, кувалду: а вдруг дверь у этого загранкадра укрепленная, бронированная? Федорчук у дядьки не был давно, месяца три, а за три месяца могло утечь много воды.

Лампочка в подъезде не светила – с началом перестройки жэки перестали считать своей обязанностью заботу о жильцах, – а вот наверху, где располагалась квартира морфлотовца, в патрон, наоборот, была вкручена лампочка чересчур сильная, ватт на сто пятьдесят (все повторялось, только с точностью до наоборот), Бобылев, глянув на нее, недовольно сощурился:

– Кучеряво живет Буратино!

Одного человека – Рябого, – он оставил с автоматом внизу, с собой, как и в прошлый раз, взял Пыхтина.

– А дверь-то – хлипенькая, – оглядевшись, произнес Пыхтин, – хотя и производит впечатление крепкой. – Ощупал ее руками, потыкал пальцем в обшивку и презрительно поджал губы. – Несерьезная какая-то…

Дверь была обшита черным, пахнущим плохой пластмассой дерматином, под дерматин был положен толстый слой поролона, который хозяин прошил в нескольких местах рисунчатым мебельным стежком. Под поролоном же стояла обыкновенная фанера – старая, непрочная, перекошенная, брежневской поры, когда люди еще не ведали, что дверь из косяка можно запросто выколотить обыкновенной кувалдой, и в Москве – передовом городе России этим методом успешно пользуются и омоновцы, и налетчики, и пожарники – все кому не лень. Ну а Краснодар – периферия, глухомань… – Бобылев не выдержал, рассмеялся коротко, зло. А что глухомани остается делать? Только подражать столице.