Офис юриста занимал бывшую жэковскую контору – унылую комнату с облезлыми обоями и тусклым, давно не мытым окном, на котором стояла сваренная из витых строительных прутьев решетка, изображавшая примитивное солнце: железный треугольник, припаянный к нижней части рамы, испускал вверх длинные крученые лучи, на стене в красочной киотке висел патент, разрешающий гражданину Цюпе Михаилу Владимировичу юридическую деятельность самую разностороннюю… Стол, три стула. Больше ничего в конторе не было.

Позади кресла юриста в стену была врезана дверь. «Раньше там дворники прятали метлы, а сейчас Цюпа оборудовал комнату для отдыха, – отметил Шотоев, – как это было у важных начальников брежневской поры».

Дверь позади кресла бесшумно отворилась и в проеме появилась красивая светловолосая женщина с сочными карими глазами и нежным и каким-то тугим румянцем на щеках. «Ого!» – невольно сделал стойку Шотоев, скользнул по женщине заинтересованным взглядом, услышал, как у него где-то в ключицах, в висках, в животе гулко забилось сердце, а губы, отзываясь на этот сладкий стук, сами по себе растянулись в улыбке.

– Это моя сестра, – поспешил представить женщину юрист, – фамилия такая же, как и у меня, – Галина Цюпа, звучит, как видите, почти артистически. А это – наш клиент, – Цюпа кивком показал на Шотоева, – богатый клиент, благодаря которому мы со временем сможем крепко встать на ноги.

– Очень приятно, – ярко и мило, с двумя ямочками, образовавшимися на щеках, улыбнулась Галина, – и вообще очень интересно посмотреть на богатого человека. А то все галдят – миллионеры, миллионеры, а где они, миллионеры эти?

– Я не миллионер, – Шотоев с виноватым видом развел руки в стороны, – я только учусь…

– У вас все получится, – уверенным тоном произнесла Галина.

– Буду стараться. – Шотоев поклонился и сделал шаг к двери. – Мне пора.

– Галя тоже уходит, – поспешно проговорил Цюпа, – мы уже прощаемся…

Интересно, какие у Цюпы с Цюпой могут быть прощания? «Привет» да «привет» – вот и весь разговор, Юрист наклонился к сестре, нежно поцеловал ее в щеку, Шотоев ощутил, как где-то внутри, неглубоко, в разъеме грудной клетки, у него вспыхнул жаркий огонь, юрист что-то засек своим чутким нутром, пояснил:

– Мы из краснодарских хохлов, я хохол, и Галка хохлушка. Есть краснодарские армяне, есть краснодарские евреи, есть мы – краснодарские хохлы… Типичные причем – с украинской внешностью и местечковой кубанской речью.

Шотоев еще раз поклонился и вышел из конторы. От возбуждения не сразу попал ключом в замочную скважину дверцы в своей «девятке», скользнул за руль, завел мотор. Выжидательно огляделся.

Во дворе обычной разваливающейся «хрущобы», где располагалась контора Цюпы, росли высокие тенистые деревья, среди них два грецких ореха, которые Шотоев называл греческими – орехи были самыми ценными растениями на земле кубанской, ценнее нет, и в Адыгее ценнее нет, и в Чечне, и в Осетии, и в Дагестане – на всем Кавказе, словом. Деревья были старые, с пористой полопавшейся корой и крупными лаковыми листьями, сквозь листья тускло просвечивало серое влажное небо – там, в выси, снова собирался дождь, сбивался в тяжелый угрюмый комок, чтобы пролиться на землю.

Нет ничего хуже такой противной насморочной осени. Шотоев не любил осень.

Отворилась дверь конторы, и во дворе появилась Галина Цюпа – высокая, длинноногая, с улыбающимся лицом.

– Настоящая грация! Будто из кремлевского балета, – восхищенно поцокал языком Шотоев. – Це-це-це! – Перегнувшись через сиденье, распахнул дверцу машины. – Галочка, буду счастлив вас подвезти.