Гораздо важнее то, что Галина села к нему в машину, не сделала гордой мины, не махнула пренебрежительно рукой – кавказец, мол, человек не ее круга, как это делают иные дамочки, – и Шотоев был благодарен ей за это.

– Может, желаете прокатиться по краснодарским улицам? – спросил он. – Могу с ветерком.

– Нет, у меня времени, к сожалению, в обрез. Мне – домой.

– Тогда позвольте вам предложить…

– Что?

– Вечером ужин в хорошем ресторане.

– Это сегодня стоит таких денег, таких сумм с нулями, – в голосе Галины появились насмешливые нотки, Шотоев отметил это немедленно, – что не всякий миллионер потянет. – Цюпа сделала в воздухе гибкий кудрявый росчерк рукой.

– Ну, не таких уж и больших, – проговорил Шотоев успокаивающим тоном, – все в пределах разумных затрат. Да и не пойдем мы туда, где очень дорого и очень невкусно. Мы пойдем туда, где цены умеренные, разумные, но зато кухня очень толковая. Ладно, Галочка?

– Галочка? – Цюпа неожиданно по-девчоночьи тонко хихикнула в кулак.

– Вы как солнышко, – произнес Шотоев ласково, – на улице вон какая погода угрюмая, серая, дождик, хмарь, а появились вы – и сразу светло сделалось. Конечно же вы – Галочка. Или же вы имеете что-то против?

– Абсолютно ничего.

– Тогда мы обо всем договорились. В семь часов вечера я заезжаю за вами. Адрес свой вы мне уже дали.

– Пожалуйста, направо, во двор, – попросила Цюпа, когда они почти целиком миновали длинную, полную канав и луж унылую улицу и очутились перед домом, облицованным кухонным кафелем, с игривыми решетками на балконах. Шотоев лихо, как в фильмах про автомобильные погони, свернул – лишь тормоза завизжали пронзительно, на скорости вогнал машину в узкий двор, будто пробку в тугое бутылочное горло, сделал это как профессиональный трюкач и, поинтересовавшись у Галины, к какому подъезду «припарковать карету», встал словно вкопанный у невзрачного, с перекошенной дверью входа в дом, проговорил укоризненно:

– Ай-ай-ай, у вас в подъезде что, мужчин совсем нет? Дверью некому заняться?

– Выходит, нет.

– Придется засучить рукава и сделать это самому.

– Да перестаньте… Что вы! – Румянец на щеках Галины загустел, сделался ярким, ямочки попунцовели.

– Плохо, что у вас в подъезде нет мужчин. – Шотоев предупредительно выбрался из машины, обошел ее кругом и, распахнув дверцу, помог Галине выбраться из «девятки», поклонился учтиво – что-то в нем имелось такое, чего Цюпа не могла пока разглядеть, понять, но ощущала – некое дворянское начало, нечто великосветское, вполне возможно, человек этот происходил из каких-нибудь горских князей, из знатного рода; сейчас ведь наступила пора такая, что каждый хочет извлечь из прошлого свою причастность к лворянскому сословию и погреть на костре минувшего времени руки – это стало модно. Модно ныне быть бароном, модно быть графом, модно быть княгиней.

Цюпа, выбравшись из машины, даже сделала что-то вроде книксена – это тоже модно.

Шотоев взял ее руку в свою, прижал пальцы к губам.

– В общем, я постараюсь, чтобы дверь в вашем подъезде больше не висела криво. Ладно?

– Ладно, – согласилась с ним Цюпа. Ей было легко общаться с этим человеком. А Шотоеву было легко общаться с ней. Она отступила от Шотоева на шаг, махнула рукой прощально.

– В семь часов вечера, – напомнил ей Шотоев, – на этом же месте. – Он стукнул носком ботинка по какому-то влажном у голышу, попавшему ему под ногу.

Через секунду Цюпа скрылась в подъезде. И словно бы солнышко какое пропало, либо влага переполнила небесные резервуары – пошел дождь: мелкий, по-мышиному тихий, частый. Такой дождь много хуже свирепого ливня, в нем человек словно бы размокает – то одно начинает в нем болеть, то другое. то третье, все расклеивается, распадается, рушится – разрываются сцепы, жизнь становится немилой.