– Я сделаю всё, что смогу, – сказал Джек, и запись оборвалась.

Мария застыла. Её сердце бешено забилось, будто пытаясь вырваться наружу. Она смотрела на Джека, потом на телефон, потом снова на него. И вдруг, словно прорвавшись сквозь оцепенение, начала бить его кулаками в грудь – яростно, больно, со слезами на глазах.

– Лжец! Ложь! Это всё ложь! Это фальшивка! Я не верю! – кричала она, каждый удар сопровождая отчаянием.

Джек молчал. Долго. А потом обнял её – крепко и надёжно – так, что её кулаки опустились, а тело расслабилось в этих объятиях, словно нашло наконец опору.

И она горько заплакала. Навзрыд и так отчаянно.

– Нет…, – шептала она. – Он не мог… не мог так со мной…

– Он сделал это ради тебя. – Голос Джека звучал мягко. – Не ради себя.

– Что ты несёшь…, – выдохнула Мария, но сил кричать больше не было.

Немного погодя, она успокоилась. Но вместе с этим её мир с новой силой рухнул, разлетаясь в острые, беспощадные осколки. Лучше бы она продолжала думать, что он умер – умер, любя её, сохранив её в сердце до последнего удара. Но теперь она знала: он просто её бросил.

И от этого знание разливалось по груди холодной, ледяной пустотой, а внутри – в том месте, где раньше билось сердце, – стало пусто, будто выжжено. Как пепелище после пожара.

В её голове стучали слова Джека, звучавшие как приговор, как тупой молоток:

«Его шантажировали детьми. Он был вынужден согласиться на роль твоего возлюбленного. У него есть жена и дети.»

Каждое слово падало тяжёлым грузом, неся с собой боль и отвращение. Она снова и снова прокручивала в памяти их первую ночь – вернее, ночи, полные страсти, близости, обещаний… И то, как потом, так красиво, так нежно, так по-особенному он сделал ей предложение в ресторане. Так романтично, под музыку.

Теперь всё это казалось сценарием чужого фильма, игрой, маской.

Она лежала на боку, прижав колени к груди, уткнувшись лицом в подушку, и выла. Не плакала, не рыдала, а именно выла. Сдавленно и глухо, словно зверь, загнанный в угол.

Джек и Гранде сидели на улице, рядом с домом. Джек молча курил сигару, выпуская кольца дыма, глядя в темноту, слушая её стоны сквозь тонкие деревянные стены. Потом он сказал негромко, почти устало:

– Время её вылечит.

Последующие дни Мария почти не вставала. Она лежала, глядя в потолок. Почти не ела, не говорила, не двигалась.

Гранде, стараясь отвлечь её, садилась у изножья кровати, складывала ноги крест-накрест, рассказывала истории – из детства, про себя, про брата, про прошлое.

– Когда папа умер, Джек стал мне как отец…, – рассказывала она, чуть улыбаясь своим воспоминаниям. – Он всегда защищал меня. Помню, меня как-то побил соседский мальчишка… Я пришла домой с синяком под глазом. А Джек увидел. Боже, он схватил меня за руку и тут же побежал к его дому, выволок его наружу, поставил на колени передо мной и заставил просить прощения… А я… я опустилась на колени вместе с ним. Мне было так жалко…

Мария медленно повернула голову, посмотрела на неё. Потом протянула руку и провела пальцами по её волосам.

Гранде вздрогнула от неожиданности, прикрыла глаза и улыбнулась, словно этот простой жест стал для неё светлым благословением.

– Мария, поверь, мой брат очень хороший и добрый. Он не стал бы причинять ни тебе, ни кому-либо ещё боли. Если он что-то делает – то только чтобы уберечь.

– Я поняла это, милая.

Ещё через два дня Мария заставила себя встать и заняться делами. Комната встретила её влажной духотой; за тонкими стенами мерно гудел океан, набегая волнами на песок. Ей нужно было принять реальность и попытаться больше не плакать, понимая: слёзы и истерики ничего не изменят – ни ситуацию, ни прошлое.