И все же. Три года спустя Доминик начал осознавать, что мастерство и талант других художников вовсе не делает талантливыми его собственные картины. И он не мог понять, в чем же дело, ведь если он точно копирует оригинал, то тога его работы должна быть ничуть не хуже…

– Да Карпи?

На мгновение Доминику показалось, что это мать снова нашептывает в его голове. Но нет – голос прозвучал в полумраке мастерской прямо у него за спиной. Доминик вскрикнул, судорожно шаря рукой в поисках выброшенной кисти, попутно сбив палитру, мастихины и краски. Он развернулся, сжав в кулаке кисть, как оружие. Если его собирался убить художественный критик, он бы не сдался без боя.

Но вместо этого он оказался лицом к лицу с девушкой. Она была на несколько дюймов ниже Доминика и разглядывала его из-под буйной копны кудрей. Она куталась в плащ, уже посеревший от мраморной пыли, которая постоянно витала в воздухе мастерской.

В ее больших, темных и одновременно ярких глазах застыло удивление. Доминик крепче вцепился в кисть.

– Кто… – наконец произнес он, вновь обретая дар речи. – Что…

– Прости, прости… – Девушка попятилась назад, избавив Доминика от притяжения своего магнетического взгляда.

– Что? – снова повторил он единственное слово, которое пришло ему в голову.

– Я же сказала, прости, – повторила девушка, но Доминик, хлопая глазами, постепенно начинал приходить в себя, с удивлением оглядываясь вокруг. Не было слышно ни стука резца по камню, ни веселой болтовни старших подмастерьев. В просторной мастерской было темно, нагромождение грубо сколоченных столов, кусков мрамора и холстов поглотила ночь.

– О нет, – охваченный страхом, воскликнул он. – Который час?

– Солнце уже давно село, синьор, – сказала девушка.

Доминик застонал. Он обещал убраться отсюда вместе с другими подмастерьями, но был так поглощен своей ужасной картиной, что потерял счет времени.

– Проклятье. Черт. – И он, словно его сам дьявол подгонял, щелкая кнутом, принялся собирать все, что разбросал при внезапном появлении незнакомки, и сваливать на шаткий верстак, где мерцала его одинокая свеча. Девушка подобрала мастихин, который упал на пол рядом с ней.

– Прекрасная картина, – сказала она, обойдя его, чтобы поближе рассмотреть подпись, нацарапанную внизу холста. От нее исходил цитрусовый аромат.

– Доминик… Фонтана?

Эта ложь, даже больше, чем ее необъяснимое присутствие, разозлила его. Он выхватил мастихин у нее из рук.

– Уже поздно, – сказал он. – Мы закрыты для посетителей.

– О, я не посетитель, – сказала она, и ее лицо озарилось яркой улыбкой. Эта улыбка, отрепетированная до совершенства, разозлила его еще сильнее. Он нахмурился.

– Я встречаюсь кое с кем, – продолжила она. – Да Карпи?

Доминик хлопал глазами.

– Кто? Нет… – Он швырнул мастихин и остальные вещи на козлы. – Он даже не во Флоренции.

– Я знаю. Но эта фигура. Вот. – Она провела пальцем по тоге, которая доставляла ему столько хлопот. – Я видела ее раньше. На одной из гравюр Уго да Карпи, еще в Венеции. Булыжная мостовая мне тоже знакома. Пьетро Перуджино. Отлично выполнено, практически не отличить от оригинала. Это точно Перуджино.

Она была права. Он копировал, вдохновляясь обоими художниками. Но это не означало, что Доминик был счастлив, что его разоблачили. Он схватил с пола простыню и одним быстрым движением накинул на холст.

– Ты должна уйти. Если нужно, приходи утром.

– Я не думала, что художники подписывают незаконченные работы, – сказала девушка, прислонившись к книжной полке, которую Доминик использовал, чтобы отгородить свое пространство от остальной части мастерской. – Разве это не плохая примета или что-то в этом роде?