Полоса «Символ веры» в честь семидесятилетия со дня рождения приснопамятного митрополита Иоанна, о котором знала из «Дикого поля» Невзорова, просто за сердце схватила, хотя я почти никогда не была в церкви.

Там была и литературная страничка «Круг чтения», и стихотворение Игоря Ляпина «Гимн Советского Союза». «В электричке полусонной», неприятно напомнило о той пустой, замусоренной, обшарпанной, на которой я попала в Заветы Ильича, но и нейтрализовало тягостные впечатления:

Кто-то спал, а кто-то слушал,

Кто-то слушал и дремал.

И тоже было солнечно, драгоценно и холодно, и утреннее солнце золотило верхушки наших старых тополей. Я написала записку Татьяне Ивановне, бывающую в Москве регулярно,– попросила покупать для меня газету «Завтра» (разумеется, с отдачей денег), но она мою просьбу проигнорировала, как игнорировала всё, со мною связанное, такой надоедливой.

Я отнесла записку рано утром, как в сентябре– открытку с поздравлением, и больше никуда в тот день не выходила, так как боялась маминого гнева, издёвок и доноса отчима. А он снова пришёл трезвым, и опять стал издеваться!

***

В субботу мама принесла газету «Русский порядок»:

–Понаехали фашисты в беретах, говорят мне: «Возьмите, девушка». Я взяла. А мальчишки,– лет двенадцати, – бегают по рынку, раздают. Заплатили им, наверное. Вот тебе бы такую работу!

Опять её странные мечты! Но, в то время за всякие партийные работы ничего не платили. Сейчас хоть стали, – копейки. То ли деньги появились, то ли совесть. Или всё сразу.

Это издание оставило тяжёлое впечатление. В детстве я очень любила Первомай с флажками и шариками, а там сообщалось, что наши канувшие в Лету демонстрации взяты от древних ацтеков, где жрец на ступеньках Мавзолея, подобному нашему на Красной площади, сдирала с человека кожу, надевал её на себя, и носил, пока она на нём не сгниёт.

***

Я сказала Оголе, что смогу встретиться с ними через две недели, потому что мой отчим на двадцать четыре дня уходил в отпуск. Пойти к Свете с раннего утра я не могла,– это подозрительно. Почему-то перенести на другой день, на послеобеденное время, мне и в голову не пришло.

Я, как всегда, тянула до последнего, и только в понедельник, уже во второй половине дня, написала записку:

«Дорогая Света! Передай, пожалуйста, мои извинения Раисе и Александре, но я не смогу прийти завтра на изучение Библии (по семейным обстоятельствам). Занятия не смогу посещать до 18 ноября. Алла».

У Светы была тамбурная дверь, и я сунула записку в щель. Почтовый ящик она проверяла регулярно, так как состояла в переписке. Но я подумала: вдруг сегодня она уже не станет? А с «тамбурными» соседями она дружит, ей всё отдадут.

Какой же я тогда была дикой, потому что по злой воле матери всё время сидела дома! Нет бы просто зайти, поговорить, – тем более, что мне очень нравилась Света, и я ходила на занятия… не совсем из-за неё, просто от тотального и фатального одиночества. Я же боялась столкнуться со Светой во дворе!

А всё облетело и будто вымерло.

А на следующий день случилось что-то странное. После обеда в дверь заколотили, затрезвонили. Отчим открыл, и какая-то бабка заголосила:

–А Барсукова Галина здесь живёт? Это – девятнадцатый дом?

–Он у речки,– сказал отчим.

Но никакого дома № 19 по нашей улице не было. Самый последний– это № 18\2, а по нечётной стороне -№ 17/3, а дальше, за железной дорогой– уже колхозные поля.

Как же я тогда испугалась! Я решила, что Огола выслала мне вослед разведку. Сейчас это смешно, а тогда было жутко. Но я боялась не их, а матери. Какой скандал она мне устроила бы! Я ещё не знала, что при всей своей навязчивости «свидетели Иеговы» ко всему и ко всем равнодушны. Не хочешь общаться с ними– не надо, никто тебя преследовать не станет.