Узнав об этом, Суворов велел привести одного из пленных французов, объявил ему, что дарует свободу, и добавил:

– Желаю тебе счастливой дороги: не забудь только объявить своей Директории, что очень дорого оценили мою голову. Ведь у нее и денег таких нет. Скажи Директории: я постараюсь сам принести к ним мою голову вместе с руками.

Суворов любил, чтобы каждого начальника подчиненные называли по-русски, по имени и отчеству. Присланного от адмирала Федора Федоровича Ушакова иностранного офицера с известием о взятии Корфу он спросил:

– Здоров ли друг мой Федор Федорович?

Немец стал в тупик, не зная, о ком спрашивает полководец. Тогда ему шепнули, что об Ушакове, и он, как будто очнувшись, сказал:

– Ах да, господин адмирал фон Ушаков здоров.

– Возьми к себе свое фон и раздавай кому хочешь, а победителя турецкого флота на Черном море, потрясшего Дарданеллы и покорившего Корфу, называй Федор Федорович Ушаков! – вскричал Суворов с гневом.

Однажды среди разговора с графом Ростопчиным, и когда тот – по собственному уверению – обратись весь в слух и внимание, Суворов вдруг остановился и запел… петухом.

– Как это можно! – с негодованием воскликнул вельможный граф.

– Поживи с мое – запоешь и курицей, – ответил полководец.

Раз на придворном балу, желая оказать внимание фельдмаршалу, государыня спросила его:

– Чем потчевать дорогого гостя?

– Благослови, царица, водкой, – попросил Суворов.

– Но что скажут красавицы фрейлины, которые будут с вами разговаривать? – заметила Екатерина II.

– Они почувствуют, что с ними говорит солдат.

Суворов уверял, что у него семь ран: две получены на войне, а пять при дворе, и эти последние, по его словам, были гораздо мучительнее первых.

Один офицер, которого Суворов очень любил и уважал как храброго воина, был очень несдержан на язык, чем нажил себе таких врагов, что и служить ему стало невмочь.

Как-то Суворов позвал его к себе, закрыл дверь и как чрезвычайный секрет сказал ему о том, что у него имеется очень опасный враг, который на каждом шагу ему вредит и мешает.

Офицер сказал, что не знает, о ком и думать, тогда Суворов подошел вплотную к офицеру и шепнул ему:

– Высунь язык!

Тот послушался.

Суворов, показывая на его язык, сказал:

– Вот он! Вот кто твой самый лютый враг.

На совет осматривавшего его доктора поехать на целебные воды полечиться Суворов раздраженно ответил:

– Помилуй бог! Что тебе вздумалось? Туда посылай здоровых богачей, прихрамывающих игроков, интриганов и всякую сволочь. Там пусть они купаются в грязи, я же истинно болен. Мне нужна молитва, в деревне изба, баня, кашица и квас.

Жена одного офицера как-то пожаловалась Суворову на своего мужа.

– Ваша светлость, он со мною плохо обращается.

– Это меня не касается, – ответил полководец.

– Но он за глаза и вас ругает…

– А это, матушка, тебя не касается.

В самые лютые морозы Суворов одевался очень легко. Императрица Екатерина II подарила ему шубу и повелела обязательно ее носить. Суворов, не желая изменять своей привычке, но принужденный повиноваться воле государыни, придумал такую хитрость: он всюду возил с собой дарованную шубу, но не надевал на себя, а держал ее на коленях.

Во время путешествия императрицы Екатерины на юг, когда государыня щедро раздавала награды и подарки, Суворову была пожалована драгоценная табакерка с вензелем императрицы. Это дало повод Суворову написать одному из своих управляющих: «А я за гулянье получил табакерку в семь тысяч рублей».

О взятии Варшавы в 1794 году Суворов донес императрице: «Всемилостивейшая государыня! Ура! Варшава наша».