При Екатерине II все командующие армиями в мирное время по традиции получали должности генерал-губернаторов. Однажды императрица спросила Суворова, какую губернию он хотел бы получить.

– Матушка царица слишком любит своих подданных, чтобы мною наказать какую-либо губернию, – ответил он.

Однажды, приехав в гусарский полк, Суворов наткнулся на молодого гусара, задумчиво пускавшего затейливые кольца дыма из трубки, не заметив присутствия командующего. Его хотели одернуть, но Суворов тихо произнес:

– Не трогайте его. Он видит свой полк в пушечном дыму и себя, скачущим в атаку.

Однажды к Суворову прибыл на службу подполковник, щегольски одетый, обильно надушенный и в модном парике. Суворов прочитал рекомендательные письма и произнес:

– Очень рад, что вы знакомы со всеми моими близкими. Хорошо! Мы тоже постараемся сблизиться с вами.

И Суворов предложил ему прогуляться верхом. Они проездили около двух суток, посещая форпосты и редуты. После этой поездки подполковник понял, что придворный наряд не для полевой службы.

Один генерал, желая выслужиться перед Суворовым, высказал мнение, что следует уменьшить число музыкантов и пополнить ими ряды солдат.

– Нет, – ответил фельдмаршал, – музыка нужна и полезна. Она веселит сердце воина, ровняет его шаг. Бывалые воины под музыку бесстрашно бросаются в атаку, а молодые, увлекаемые их порывом, смело идут в бой за ним. Музыка удваивает, утраивает боевой дух армии! С музыкой я взял Измаил.

Суворов имел обыкновение на официальные приемы появляться при всех орденах, которых у него было великое множество. Как-то в царском дворце к нему подошли несколько дам, жен придворных сановников.

– Ах, Александр Васильевич, вы такой хрупкий, а на вашей груди столько тяжести! Ведь вам тяжело?

– Помилуй бог, тяжело! Ох, как тяжело! – сказал Суворов. – Вашим мужьям не снесть.

Однажды Суворов выбежал навстречу важному гостю, кланялся ему чуть не в ноги и бегал по комнате крича:

– Куда мне посадить такого великого, такого знатного человека! Прошка! Стул, другой, третий.

И Прошка стал ставить стулья – один на другой, кланяясь и прося гостя садиться выше других.

– Туда, туда, батюшка, а уж свалишься – не моя вина, – говорил, улыбаясь, Суворов.

Во время аудиенции императрица спросила Суворова:

– Александр Васильевич! Все ли по заслугам награждены?

– Виноват, матушка! Просмотрел одного молодца майора, а он теперь лежит раненый.

– Эту вину легко исправить. Садитесь и пишите ему достойную награду.

Через некоторое время Суворов подал бумагу, и императрица прочитала:

«Господин секунд-майор! Всемилостивейшая государыня наша матушка царица всемилостивейше пожаловала вам за Мачин – чин, за Брест – крест, за Прагу – золотую шпагу, а за долгое терпенье – сто душ в вознагражденье».

Екатерина с особенным благоволением подписала эту бумагу.

В кругу штабных офицеров Суворову подали записку от придворного вельможи. Хозяин ее не умел грамотно писать по-русски. Все были возмущены.

– Стыдно, конечно, но пусть он пишет и по-французски, лишь бы думал по-русски, – сказал им полководец.

Суворов не любил, если кто-то тщательно старался подражать французам в выговоре их языка и в манерах. Он спрашивал такого франта:

– Давно ли изволили получать письма от родных из Парижа?

Александр Васильевич любил выражаться коротко и ясно, без излишней размазни и словоизвержений. Отцу своему он писал, еще будучи солдатом: «Я здоров, служу и учусь. Суворов».

Однажды у Потемкина Суворов встретился с механиком-самоучкой Иваном Петровичем Кулибиным.