И светлоокая ей не была непослушна Афина потому, что и сама всем сердцем того же желала. Ринулась тотчас богиня на землю, оттолкнувшись мощно от высоких вершин олимпийских своим огромным копьем, с которым, как говорят, из отчей головы вместе родилась и скоро достигла корабельного стана. Там Одиссея она быстро нашла. Молча стоял он пред своим кораблем, и было видно, как в нем печаль нестерпимая грызла стойкое сердце. Так, чтоб слышал ее он один, обратилась к любезному ей герою, чистая дева Парфенос:

– Славный герой Лаэртид, Одиссей многоумный! Не верю, что вы и впрямь отсюда с позором домой побежите на славу Приаму и на радость прочим троянам, оставив в городе этом Елену, ради которой уже столько ахейцев погибло вдали от родины милой. Чтоб не пропали годы ратного вашего труда и, если хочешь быть мне любезным, к ахейцам сейчас же иди и всячески удерживай каждого от позорного бегства домой.

Божественный голос, услышав, не в ушах, а в своей голове, стойкий ахейский герой не остался ему непослушным. Рьяно ринулся все выполнять, даже плащ свой скинул на землю и, спешивший следом, его подобрал Эврибат, лучший итакийский глашатай. Встретившись в пути с Агамемноном, Одиссей скипетр принял отцовский его, не знавший износа, и дальше пошел вместе с ним. Вождь верховный уже сам был не рад, что притворно призвал данаев бежать на кораблях из Троянской земли. Он откровенно сказал Итакийцу, что нарочно призвал народ плыть домой, чтобы люди ему горячо возражали.

Одиссей же, потупив глаза, чтобы Агамемнон не увидел презрения в них, лишь кратко ответил с легкой издевкой:

– Именно так я и подумал, благородный Атрид.

Агамемнон головой покачал – вождю всех ахейских народов было не ясно – правду царь Итаки сейчас говорит или хитрит, как всегда. Удрученный он молча шел рядом с сыном Лаэрта, который, если встречал по дороге царя или знатного мужа, встав перед ним, дружелюбно шевелил своими большими ушами и удержать его мягкою речью старался:

– Что это стряслось с тобой, товарищ, мой дорогой? Тебе ли, как трусу, чего-то пугаться! Остановись, возьми себя в руки, сам успокойся и других успокой. Что на уме у владыки Атрида, сказать ты наверно не можешь. А ведь он испытывал всех своим словом на стойкость и скоро, пожалуй, того, кто и правда решил домой возвратиться, сурово накажет. Как бы с беглецами Атрид не расправился в гневе! Тягостен гнев царя, которого мы сами выбрали верховным владыкой и которому скипетр дал сам Громовержец.

Если же Одиссей видел, что кто из простого народа кричит, к возвращению призывая, то, яро набросившись, скипетром его избивал и ругал оскорбительной речью:

– Замолкни, сейчас же, несчастный! Остановись и молча слушай меня! Нет в тебе никакой доблести, ты малосилен, и не имел никогда ни в сражении, ни в совете никакого значения. Видишь у меня скипетр этот, он дает мне право царствовать над другими. Я, как царь и один из строителей рати, всем приказываю сейчас вспомнить о нашей клятве без победы из Трои не возвращаться! Или ты в точности мой выполняешь приказ, или горько о непослушании пожалеешь!

Так царь скалистой Итаки по корабельному стану ходил, отдавая повсюду приказы воевать до полной победы. И хлынул обратно народ от судов на самую большую площадь собраний с шумом, подобным такому, с каким ударяются волны вечно шумящего моря о берег высокий, гулкий морской простор прибоя рокотом оглашая.

Вскоре, успокоившись, не только вожди и советники, но и простые ахейцы расселись, лишь Терсит (наглый), этолийского Агрия сын, вития, болтливый без меры продолжал громко браниться. Агрий был братом Ойнея, и потому Терсит и Тидей были двоюродные братья, а Диомед приходился Терситу племянником. Впрочем, Тидей считал Ойнея своим смертным отцом, а божественным родителем – мужеубийцу Ареса, возлегшего с Перибеей, когда покладистый калидонский царь намеренно убыл из города на многодневную охоту.