– О, у коварного Итакийца всегда дурные мысли и хитрые речи на языке; лукавый негодяй, стремится он всю жизнь к корыстным целям бесчестными путями.

Прежде, чем начать военные действия, тяжкие всем, греки решили отправить в Трою посольство, о котором рассказывают по-разному; большинство говорит, что оно было отправлено значительно раньше, чем утверждают авторы, описывающие события до гомеровской «Илиады». Так, в утраченных «Киприях» Стасина Кипрского говорится, что посольство было направлено не во время подготовки к походу на Трою, а после того, как греки приплыли и высадились под стенами Трои, и погиб Протесилай.

Как бы там ни было, но эллины отправили послов Паламеда, Одиссея и Менелая с тем, чтобы они потребовали от троянцев возвращения Елены и всего захваченного имущества, а также выплаты немалой пени за похищение.

Сначала Паламед, благоразумие, которого очень высоко ценилось и в дни мира, и в дни войны, принес жалобу на Александра и нанесенную им обиду всем эллинам и особенно Менелаю. Не только греки, но и троянцы, присутствовавшие на совете, говорили, что выражение умных глаз Паламеда во время его речи несколько раз менялось от непоколебимого и даже устрашающего, до дружеского и даже ласкового.

Однако владыка Приам вежливо прервал его:

– Сдержись, прошу тебя, Паламед, ибо потом может оказаться, что ты сам поступил несправедливо, возводя вину на того, кто отсутствует. Нельзя творить суд, если у обвиняемого нет возможности защищаться. Потому может случиться, что все твои упреки и обвинения будут опровергнуты, когда сын мой будет налицо.

Через несколько дней в Трою явился Александр, и Приам предоставил Елене самой выбрать с кем и где ей остаться. Спартанка грудным голосом, а сейчас еще задрожавшим и ставшим особенно низким, твёрдо сказала:

– Все лгут, кто говорит, что Александр, воспользовавшись отсутствием гостеприимного Менелая, меня коварно похитил. Я приехала сюда по своей воле потому, что, полюбив Александра, не желаю лгать, оставаясь женой Менелая, и я к нему не вернусь.

Благоразумный троянский старейшина Антенор в «Илиаде» рассказывает, что вместе, когда на собраньях троянцев послы появлялись, если стояли, то плеч шириной Менелай выдавался, если ж сидели, казался видней Одиссей многоумный. В час же, когда перед всеми слова они ткали и мысли, – быстро Атрид Менелай говорил свою речь пред собраньем, очень отчетливо, но коротко: многословен он не был, нужное слово умел находить, хоть и был помоложе. Если ж стремительно с места вставал Одиссей многоумный, – тихо стоял и, потупившись, глядел себе под ноги молча; скипетром взад и вперед свободно не двигал, но крепко, как человек непривычный, держал его, стиснув рукою. Можно было подумать, что он брюзга, к тому же неумный. Но лишь звучать начинал из груди его голос могучий, речи, как снежная вьюга, из уст у него устремлялись. С ним состязаться не мог бы тогда ни единый из смертных, и уже прежнему виду его троянцы теперь не дивились.

Диктис Критский говорит, что после решения Елены остаться в Трое с Парисом и последовавшего за этим окончательного отказа Приама возвратить Елену и похищенные драгоценности никогда не унывающий Одиссей опять потребовал созыва троянцами совета. Он это сделал скорее ради того, чтобы еще раз свести воедино все происшедшее, чем, чтобы добиться изменения решения царя Илиона. Итакиец вновь напомнил в своей красочной речи обо всем недостойном, что учинил против Греции Александр. Слова же Елены, отказавшейся вернуться к Менелаю в Элладу, он объяснил так: