Женщина что-то прохрипела, голова свесилась набок, рука слабо приподнялась, дрожащие пальцы тянутся в сторону люка. Замотала головой, пальцы бессильно скребут по асфальту, слезы текут по дрожащим щекам.

Я дернулся подойти, – карлик предостерегающе выставил ладошку, уже чистую, квадратная голова медленно повернулась на короткой шее. Наши глаза пересеклись. Зеленые, полные непонятной тоски и боли. Желтые, в которых было все и ничего. Карлик не наводил между нами мостик, он лишь в очередной раз указал, насколько велика пропасть.

Возникла обычная в такой ситуации суета. Те, кто хотел помочь, и кто лишь делал вид. Но ни тем, ни другим, не удалось приподнять громоздкое тело. Кому повезло вляпаться в его «богатое содержание», с проклятьями пытались вытереть обувь, уходили, со словами, что позовут на помощь. Кто-то догадался вызвать скорую.

Я стоял. Просто стоял и ждал, когда же они появятся. Распахнутся огромные черные крылья, и я снова, еще больше, чем эти люди, – буду бессилен и бесполезен. Я ждал. Пока наши взгляды не пересеклись вновь.

– «Не будешь», – говорили золотые зрачки, – «Мы можем лгать всю жизнь окружающим, Богу и даже себе. И только одно мгновение нашей жизни мы откровенны, – когда лгать уже некому. Когда лезвие гильотины отсекало головы французских революционеров, не каждый обрел Бога, но каждый встретился с Собой. С настоящим и единственным, который для многих оказался адом, что носили внутри всю жизнь. Отними у людей право обманывать и быть обманутыми, и правда раздавит их».

Карлик криво ухмыльнулся, глядя на царящую суету, глаза печально следили за теми, кто, замаравшись, в ужасе отбегал. И с еще большей грустью за тем, кто вымазался по самые локти, но не заметил. Приближался вой сирены…

Черный сюртук отступил, уступив дорогу санитарам, рыбкой нырнул между плотных рядов, без всплеска растворившись в волнующейся человеческой массе. Словно заторможенный, тяжело двинул следом, с боем отвоевывая каждый метр, стараясь не упустить из виду плешивый затылок, но мысли невольно возвращали обратно. «А какой настоящий, – я?» Переход от отвращения к жалости, – что изменилось за это короткое время. Почему пожалел ее только сейчас. Почему не жалел, когда увидел. За всей ее спесью, злобой, за центнерами жира, где-то глубоко внутри скрывалась обычная, несчастная женщина. Что хорошо знала, какие эмоции вызывает у окружающих. Несчастная настолько, что не может принять настоящую себя даже сейчас. А когда примет. Если смирится окончательно и захочет умереть…

– Ты не придешь…

Вздрогнул, меня потянули за рукав, ноги послушно, хотя и с натугой свернули за угол. Исра упорно тащит в сторону далекого перекрестка. Далекого, но смутно знакомого.

– И я не приду… – Добавил он, продолжая тащить за руку. – Она умрет в одиночестве, проклиная себя и всех вокруг, умоляя, чтобы ей дали умереть. Но даже тогда они не появятся.

– Но почему…

Карлик взглянул искоса, широкие плечи поникли, горб стал заметнее, натянув ткань на спине кривым холмиком.

– Она бы не смогла. Даже если бы захотела. Как ни крути, сколько бы человек не говорил или думал, в конечном счете, нас определяют только поступки.

– Но…

– Но не разочаровывай меня! – Перебил карлик, повысив голос. – Мы, кажется, спешили куда-то. Чтобы понять поступки людей, нужно прожить жизнь и осознать, – этого мало. Проживи еще жизнь – результат тот же. Сотню или тысячу, – не важно…

Солнце спряталось за облака, но мы давно шли в прохладной тени, дома в проулке тесно жались друг к другу, нехотя теснились, нависая испещренными трещинами боками над единственной узкой дорогой. Потемневшая от времени кладка, где не различить отдельные кирпичи. Давно сросшиеся краями, они вторили древним строителям, что умели жить тесно, без камня за пазухой, знали соседей в лицо. Эти стены видели многое, но кому интересен их старческий шепот. Острый гравий под ногами заставлял чувствовать каждый шаг, сбивал с привычного ритма, глаза невольно цеплялись за названия улиц, ноздри почуяли запах зелени среди городского смрада.