Какая бы то ни было плодотворная человеческая деятельность возможна лишь при условии существования организаций, т. е. прочных, постоянных соединений воль. Как для общей борьбы с неблагоприятными условиями жизни, так и для совместной творческой работы всегда существовали – и непрерывно возникают вновь в пределах государственного союза – самые разнообразные и разно-ценные организации. Уже эти союзы, созданные преимущественно в силу свободного соглашения их членов, нуждаются в обладающей средствами внешнего воздействия организации для того, чтобы они могли существовать и исполнять свое назначение. При отсутствии дисциплинарной власти, хотя бы самой слабой, не может плодотворно развивать свою деятельность ни один союз, даже наименее прочно организованный, и ни одно упорядоченное собрание.

Если, таким образом, и достижение отдельных жизненных целей невозможно исключительно усилиями изолированного человека, то в еще большей мере это приложимо ко всей совокупности жизненных целей. Последние могут быть преследуемы и достигаемы индивидом лишь при условии наличности правопорядка, отграничивающего сферу свободной деятельности каждого и направляющего, в интересах общих, индивидуальную волю по заранее определенному пути. Впрочем, не одно только право представляет ограничивающую и регулирующую силу. Но все другие социальные силы, действующие в том же направлении, сами по себе недостаточны для того, чтобы обеспечить ненарушимость этих границ при всех обстоятельствах. Кто это отрицает и думает, что меновая система экономического оборота вызовет естественную, необходимо осуществляющуюся гармонию человеческих интересов или что разумный эгоизм или какой-либо другой элемент нашей психической природы поведет к тому, чтобы нормы оборота, действующие без правового принуждения[273], оказались достаточными в качестве условий социальной жизни, тот, как и все утописты, имеет ложное и одностороннее представление о природе человека, оптимистически воображая человека социально совершенным и приписывая слабости человеческой природы не ей самой, а внешним условиям. Эти современные, отрицающие необходимость государственного принуждения анархические учения представляют конечный логический и практический вывод из естественно-правовой теории, которая вынуждена была выводить правовое принуждение не из воли индивида, как она это имела в виду, а из какой-нибудь другой causa remota. Если же серьезно относиться к теории, что конечной основой социальных учреждений должна служить разумная индивидуальная воля, то правовое принуждение оказывается невозможным; оно есть и всегда будет только голым насилием[274]. При ближайшем рассмотрении нетрудно убедиться, что человек, каким его изображает анархистская теория, представляет собой безжизненную естественно-правовую схему человека, определяемого исключительно сознательными мотивами, с самого начала духовно-зрелого, – старого библейского Адама, нашедшего здесь свое последнее надежное убежище. Но на этом Адаме не тяготеет грехопадение, и он может спокойно продолжать в своих потомках свое рационалистическое существование в обществе, не знающем государства. Но и в той формулировке, которую дают этой анархистской идее социалисты, признающие государство только историческим эпизодом, она страдает тем же рационалистическим оптимизмом, усматривающим основу общества в бесчисленном множестве бесплотных манекенов с одинаковым, всегда неизменным нормальным этическим содержанием, – в выдрессированных для свободы, всегда трудолюбивых и коллективистически настроенных людях. Никакая теория не может, однако, уничтожить факта существования людей, стоящих ниже нормального этического уровня, вследствие чего и в социалистическом обществе будущего неизбежно преступление. Если бы право частной собственности на орудия производства было превращено в коллективную собственность, то все-таки существовало бы еще множество преступных вторжений в сферу личных прав и свободы, и прежде всего недобросовестное отношение к общественному труду. Социалистическое общество не могло бы, далее, обойтись без наделенных правом повелевать руководителей экономическим производством, принудительная власть которых против сопротивляющихся должна бы быть еще значительно большей, чем власть современного государства, вследствие увеличения социальной ценности индивидуальной деятельности. Все фразы о свободном обществе и уничтожении государства, столь энергично проповедуемые новейшей социалистической литературой, представляются поэтому тщетными и только затемняют для непосвященных действительное положение дела.