Она вдруг подмигнула ФСБ, да так, что он улыбнулся.

– На тебе было три приворота, – вновь повернулась она ко мне. – Послушание я сняла. Пробуждение силы без послушания не должно действовать, но трогать я его не стала. Можно вовсе без силы тебя оставить. Сам будешь справляться, как – не знаю. Но самое главное и самое опасное все там же, на месте. Любовный приворот. Его нельзя вот так выдернуть. Это как вспаханную целину перестилать. Бесполезно. Впитался он уже, потому как он не сам по себе, а как повод. Пружинка, которую кудесник стронул. Так что все остальное ты уже сам сделал. Прыгнул в омут и нахлебался.

– И что же… – прошептал я. – Есть ли какой-нибудь выход?

– На твое счастье, есть, – кивнула Аня. – Тут ведь как, если тебя на болоте прихлопывает, уже не выпутаешься. Захлебнешься. А если ты на твердом топчешься, остается надежда, что устоишь. У тебя есть внутри, на что опереться. Едва различимое, но есть. Причем, едва различимое не потому, что мелкое или неважное. Нет. Просто тобой глупость управляет, она глаза тебе застит. Хотя ты вроде уже и опираться начал.

Лизка едва слышно хмыкнула. ФСБ предостерегающе качнул головой. А Аня улыбнулась.

– Так кому как не тебе проглядеть ее? – спросила она. – И не такое проглядывал. Смотри и увидишь.

– Что это? – замотал я головой. – Характер, воля, упорство? Что я должен увидеть?

– Любовь, – прошептала Аня.

– Но я же не люблю никого! – воскликнул я и добавил шепотом, заметив, что ФСБ побледнел. – Не люблю так, чтобы опереться.

– Не любишь? – улыбнулась Аня. – Ой ли…

– Маму разве что… Друзей…

Я чувствовал разочарование и беспомощность.

– Не о той любви я говорю, – вздохнула Аня и поднялась.

И тут же заторопился ФСБ, вскочила на ноги Лизка. Разговор был окончен.

– Нескоро увидимся, – кивнула Семеновичу жива. – Скорее всего, нескоро. Если только… – она запнулась на мгновение. – Ладно, а то накликаю. Но вы должны справиться, хотя и не совсем. Марка вашего нет. Насчет Петьки один туман, хотя и грязь там какая-то. Но это не значит, что Петьку не надо искать.

Видно было, что ФСБ не очень-то понял, что она ему сказала, но он кивнул и стал выбираться из беседки.

– Останься на минуту, – повернулась ко мне Аня.

ФСБ и Лизка уже шли к автобусу. Лизка с тревогой оглядывалась.

– Спрашивай, – сказала она.

– Не обижу тебя? – прошептал я.

– Спрашивай, – повторила Аня.

– Не знаю, видно ли тебе отсюда… – начал я, – но там… в Москве. Все плохо. Не с нашей работой плохо и, может быть, даже не вот с этой проблемой, с Марком, с Петькой, со стрелой. А вообще. Когда я смотрю на Москву, я вижу черные… бугры. И они растут. И то, что творится там… Это неправильно. Как ты это терпишь?

Словно тень пробежала по ее лицу. Она выждала несколько секунд, выдохнула, затем улыбнулась:

– Кто тебе сказал, что я терплю? Хотя, терплю, конечно, поскольку избыть это не в силах. Только ты должен понять, что дело не в этих черных курящихся столбах или буграх, а в равнине, на которую они опираются, хотя и произрастают они из глубины. Дело в людях, что живут здесь. А теперь представь, что всю эту равнину затопит на высоту тех столбов. Затопит черным. Представь, что они сольются в одно. Подумай об этом. О том, почему они не сливаются… Удачи тебе, Коля!

– Прости меня, – прошептал я, выходя из беседки.

– Им нужно то, что ты умеешь, – сказала она мне вслед. – А что им нужно здесь, я не знаю. Прости и ты меня.

Я оглянулся, поклонился ей и пошел к автобусу.

– Что ты у нее спрашивал? – спросила меня Лизка.

– По существу, тоже самое, – ответил я. – Об общем месте.

– Твою же мать… – огорчилась Лизка.