– Откуда она взялась? – прошептал я.

– Что там тебе сказал этот амур? – вздохнула Лизка. – Что он продукт вторичных верований? Должно же что-то и от первичных происходить?

ФСБ махнул рукой. Мы с Лизкой поднялись и зашагали к беседке.

Вблизи жива выглядела старше, чем издали. Нет, все в ней было молодым – и стан, и улыбка, и рыжие волосы, и конопушки на носу, и овал лица, и зеленоватый озорной взгляд. Но вот тонкие морщинки у глаз и какая-то темнота в глубине зрачков как будто выдавали возраст. Непонятный возраст. Впрочем, тот же Марк говорил, что возраст измеряется не только в длину, но и в глубину.

Она уже сидела с ФСБ в беседке, но, когда мы подошли, встала и дождалась, пока мы сядем. Поздоровалась с Лизкой за руку, отчего та почему-то заплакала, взялась за мои руки. И к моим глазам подступили слезы.

– Сними это, Семеныч, – показала она на скотч.

ФСБ выудил из кармана консервный нож, отщелкнул короткое, в полтора сантиметра, лезвие, перерезал липкую ленту и, отодрав ее с моих запястий вместе с волосами, спрятал в карман. Я поморщился от боли.

– Вот, – развела руками жива. – А вы говорите эпиляция. Иногда полезно попробовать.

Мы с Лизкой заулыбались сквозь слезы.

– Я – Аня, – сказала жива. – Вы – Коля и Лиза. Светлая память Марку.

Мы замерли.

– А теперь, – она придвинулась ко мне, – возьмись руками за скамью и держись, Коля. Будет больно.

Она повела рукой, словно собиралась смахнуть паутину у меня с лица и груди, и вдруг я почувствовал, как сотни или тысячи нитей натянулись в моем теле. В руках, ногах, в голове и спине. В каждом пальце и каждом волосе. И все они устремились туда, откуда вчера из меня вышел наконечник стрелы. И каждая казалась стальной струной. Каждая разрезала мою плоть, калеча меня и вызывая невыносимую боль. И я стиснул зубы, зарычал, застонал, зашипел и потянул на себя скамью, на которой сидел. В глазах у меня потемнело, и сквозь ужасную муку я почему-то смог подумать, что вот так, наверное, выглядит черный взгляд изнутри.

– А ты веселый парень, – засмеялась Аня.

Я открыл глаза и выпустил скамью, доска которой треснула, едва не переломилась по сердцевине. В руке у Ани была та самая стрела. Осязаемая и целая. Древко, куриное перо, алюминиевый наконечник. Только теперь я разглядел, что чайная ложка была раздавлена прессом или просто положена под трамвай. А потом заточена и заострена. Осталось понять, как ее удалось перетащить в призрачный мир, а потом извлечь оттуда.

– И нечего тут понимать, – прошептала Аня и выпустила стрелу, рассматривая кровавый ожог на середине ладони.

Стрела упала на земляной пол беседки и с шипением растворилась, оставив полосу пепла и наконечник.

– Лиза, – посмотрела на мою соседку Аня. – Возьми его. Ты знаешь, как сделать, чтобы отправители думали, что она еще на месте.

– Знаю, – кивнула Лиза и наклонилась за ложкой.

Я взглянул на ладонь живы. Ожога на ней уже не было. Аня несколько раз сжала кулак и устало улыбнулась.

– Многого не скажу… – вздохнула она. – Пришли пятеро. Кажется, ненадолго. Где-то с неделю назад. Или чуть больше. Может быть, они пришли за кем-то? Или за чем-то? Я не могу проглядеть, зачем они пришли. Но, возможно, пришли не в первый раз. Ты, – она посмотрела на меня, – похож на них. Не по привороту, изнутри. Возможно, ты им нужен.

– И что я должен буду для них сделать? – удивился я.

– Ты ничего им не должен, – покачала она головой. – Но ты можешь. Только ты и можешь. А что, мне неведомо. И откуда они пришли и куда уйдут, неведомо. Когда двери открываются, я вижу вошедших, а разглядеть, что за дверями, не всегда успеваю. В этот раз не успела. Коридор длинный и с поворотами.