Вовка стонал и ругался, как взрослый, матом.

–Это ты специально, сука подстроила,– стонал он,– я все маме расскажу, пусть тебя в интернат для трудных детей отправят.

Не слушая его причитаний, Любка побежал к Ларисе.

–Тетя Лариса,– захлебываясь от возбуждения, закричала она,– Вовка в лесенку провалился, лежит и орет. Помогите ему вылезти.

Накинув халат, Лариса помчалась следом за Любкой, вытащила стонущего Вовку из образовавшейся дыры, положила на землю и сразу же обнаружила, что нога у него сломана.

–Что же вы раньше доску не заменили?– сокрушалась она,– сколько раз Клавке говорила.

Увидев проезжавший мимо трактор, она выскочила на улицу и замахала руками. Полы халата от сильных движений разошлись, и обнажились красивые сильные ноги.

–Давай, прямо в кабине,– закричал полупьяный тракторист, высовываясь из кабины урчащего трактора,– вроде, мы с тобой раньше не женихались.

–В следующий раз поженихаемся,– отмахнулась она,– нужно мальчика срочно в соседнее село в поликлинику отвезти, он ногу сломал.

–Тогда другое дело,– сразу посерьезнел тракторист, спрыгивая на дорогу. Он подошел к вопящему Вовке, посмотрел на него и спокойно произнес:

–Считай, что ты ранен в бою, держись, казак, атаманом будешь. Сожми зубы и стони тихо. Я сам был ранен. Но, как видишь, жив и не ною.

Слова тракториста действительно успокоили Вовку. Он сжал зубы, закатил глаза и чуть слышно застонал.

–Молодец,– одобрил тракторист, поднимая мальчика на руки,– я тебя сейчас доставлю к доктору в лучшем виде.

–А ты, красавица, с нами?– спросил он у Ларисы,– это твои дети?

–Нет, соседкины,– опустив глаза, проворковала Лариса,– что-то я тебя раньше видела. Ты, чей будешь?

–Да ничей,– рассмеялся тракторист,– пришлый я, на войне был танкистом. А сейчас пока к вам прибился.

–Тогда я с тобой поеду,– засуетилась женщина,– парня отвезти помогу.

Они аккуратно посадили Вовку на сиденье, Лариса пристроилась рядом, и трактор, пыхнув облаком вонючего сизого дыма, покачиваясь на ухабинах, отъехал от дома. Любка бросилась к сараю, схватила отобранные ранее доски, прибежала к крыльцу, отодрала прогнившие ступеньки, прибила, как смогла хорошие доски, отнесла гнилые в сарай, взбежала на крыльцо, вошла в комнату и, взглянув на фотографию брата, приколотую булавками под довоенной фотографией его отца, показала обоим язык. Вернувшись с работы, Клавдия хмуро взглянула на дочь, подошла к русской плите, открыла заслонку, достала чугунок с картошкой, положила несколько картофелин в миску и, не оборачиваясь, спросила:

–Где Вовка шляется?

–В больнице твой, Вовка,– буркнула Любка.

–В какой больнице?– встревожилась Клава,– что он там забыл?

–Ты ему сказала лесенку починить, а он весь день прошлялся где-то, вот он на гнилую ступеньку наступил и сломал ногу.

–Я шла, вроде все в порядке было,– с сомнением произнесла Клава,– ничего подо мной не сломалось.

–Так я сама гнилье заменила,– с невинным видом произнесла девочка,– а то еще и ты могла бы ногу сломать.

Однако вместо ожидаемой благодарности, мать с возмущением всплеснула руками, уронила миску, и картошины, словно серые зверюшки, запрыгали по дощатому полу.

–Ты, дура проклятая, не могла раньше это сделать?– заорала Клава,– из-за тебя Вовик ножку сломал.

–Ты ему приказала крыльцо чинить, а не мне,– тусклым голосом произнесла Любка,– так ему и надо. В следующий раз будет делать то, что ему приказано.

–Не твое дело!– зашлась в крике мать,– он ногу сломал, а не ты, оборотень! Тебя, наверное, сатана защищает!

Не выдержав обиды, Любка заплакала и пошла в другую комнату готовить уроки, а Клава выскочила из дома, в надежде быстро добраться на попутке до поликлиники.