На-ив-на-я.

Хватило нас до часа ночи.

И были мы без громкой музыки, клуба и литров алкоголя, поэтому голова у меня болит исключительно от недосыпа и солнышка, которое для утра слишком яркое.

А ещё от детского визга.

Вот чего этим спиногрызам не спится в такую рань?! Зачем носиться, оглушая своими воплями и… ай!..

За-ра-за.

– Ой…

– Ян!!!

Отбрасывая с лица мокрую прядь волос, хватая ртом воздух и часто моргая, я смотрю на печальную рожицу и раскаянье в ангельских серых глазах. Печали слишком много, раскаянья ещё больше, а тщетно скрываемого веселья просто по максимум.

Дилетант.

И паршивец, малолетний.

– Извини-и-ите, – водяной пистолет скромно задвигается за спину.

Прячется.

– Девушка, простите! – запыхавшаяся пожилая женщина, поправляя поехавший вбок пёстрый тюрбан, подбегает быстрее, чем я успеваю ответить, и ребёнка к себе она разворачивает. – Я сколько раз тебе говорила не уходить с площадки, Ян?! Посмотри, что ты сделал!

– Я не специально! – детская рожица становится глубоко несчастной.

Покаянной.

И я бы даже поверила, если бы не делала точно такие же по десять раз на дню в его возрасте. Ладно, не только в его, сейчас тоже иногда прокатывает, когда рассказываешь о перепутанной тетради, сломанном лифте или застрявшем в двери ключе, из-за которого я не пришла, опоздала, не принесла, не сделала.

Нужное подчеркнуть.

– Ничего страшного, – я улыбаюсь нежно-нежно, – ледяной душ полезен для здоровья.

И совести Кирилла Александровича, к которой, кажется, я буду взывать одним своим видом.

Может он поверит, что я так сильно рыдала от «в такую рань, в такую даль», и забудет даже про долг, а?

Не слушая извинений и предложений помочь, я скрываюсь в подъезде. Время тикает, а пунктуальность – наше всё, особенно после лекций по гистологии, на которые за минутное опоздание натурально не пускали и приходилось отрабатывать. В общем, приходить не то, что вовремя, а пораньше я научилась быстро.

И мне нужен последний этаж.

Нажав кнопку одиннадцатого, я решаюсь повернуться к зеркалу, которое незамедлительно и подло демонстрирует промокшую футболку, тёмные пятна на светлых джинсах и потёкшую тушь.

Здравствуй, панда.

Не-е-ет, от моего вида Красавчик точно должен усовеститься.

Конечно.

Усовестился и засветился, стоя на пороге квартиры и оглядывая меня с ног до головы.

– Штерн, скажи, что рыдала от выпавшего счастья увидеться со мной, – вот тут надо мной издеваются и смеются откровенно.

Как всегда.

Как над всеми.

– Нет, просто у вас дети прекрасные, – обхватив себя руками и дрожа, ибо в подъезде после улицы дубак, я цежу сквозь зубы и из лифта выхожу.

– У меня? – пропуская и закрывая дверь, Лавров переспрашивает озадаченно.

– У вас во дворе, – я уточняю и, прыгая на одной ноге, стягиваю кед.

А потом второй.

И к Кириллу Александровичу я разворачиваюсь, интересуюсь хмуро:

– Вы зачем меня звали?

Остатки такта и вежливости с меня смыли пару минут назад, поэтому ближе к делу, Кирилл Александрович.

Чего надо?!

Потому что, подумав, я поняла, что вчера погорячилась.

Очень сильно погорячилась и ошиблась.

– Пошли на кухню, Дарья Владимировна, – он тяжело вздыхает, трёт переносицу, – чаем тебя поить буду, что ли. Горячим, пока сопли на кулак не начала наматывать.

Спасибо.

И за принесённое полотенце тоже, тут даже искреннее спасибо.

– Пардон, но фена нет. Садись, – Кирилл Александрович командует, спрашивает через плечо. – Ты чай или кофе, Дарья Владимировна?

– Кофе, – я оглядываюсь куда приземлиться.

И просторная кухня мне нравится.

Светло.

Уютно, несмотря на спартанскую обстановку и неуловимое сходство с обставленной дизайнерами квартирой Лёньки. И диван здесь смотрится гармонично… натащить бы подушек, забраться с ногами, как дома, устроиться… я, прогоняя безумное наваждение, выбираю стул.