Без намёка на эмоции:

– Ничего. Вчера звонила, всё… сложно.

– Поперло его тоже, будто ближе… – Степан Германович бросает с досадой.

А Анна Вадимовна его обрывает:

– Стёп. Мы все всё знаем.

А вот я нет.

И, пусть это плохо, но мне любопытно: и кто такая Ника, и что сложно, и кого куда поперло, вот только узнать мне это не суждено. Звенит в кабинете телефон, а Кирилл Александрович выглядывает ко мне.

Объявляет, что нам пора.

***

После катания на ручках нашего Красавчика ехать с ним в машине несколько… неуютно.

Всё же я не привыкла, что меня носят на руках, тем более преподаватели. Да меня вообще последний раз па таскал от дивана до кровати, когда я упрямо сидела со всеми и отчаянно пыталась не заснуть.

В одиннадцать взрослой быть хочется очень.

А сейчас… сейчас я внимательно смотрю в окно и косые взгляды Кирилла Александровича старательно игнорирую.

Что, боится, что я вновь отключусь?

Зря.

Чувствую я себя хорошо, даже мигрень прошла, и больно только прикасаться к затылку. Шишку, пусть и небольшую, я таки заработала.

– Дарья Владимировна, – Кирилл Александрович, когда мы проезжаем очередную развязку и притормаживаем на светофоре, окликает негромко, произносит медленно, – я… хотел бы… извиниться.

Че-го?!

Спасибо, Кирилл Александрович, что говорите, когда я сижу.

Упасть второй раз за день – это перебор.

– Это вы за ставку на диагноз? – я соплю обиженно.

И даже к нему поворачиваюсь, отрываюсь от рассматривания крайнего ряда машин, рассматриваю теперь его и сжатые на руле руки.

– Что? – он с недоумением смотрит на меня.

После ж, поняв, усмехается:

– Нет, я про детей.

И предполагать, что там про детей, я не рискую, поэтому ограничиваюсь лишь вопросительным поднятием бровей, жду продолжения.

А Лавров тяжело вздыхает и, плавно трогаясь на зелёный, неохотно скрипит:

– Ты была права: я ужасный дядя и я не должен был детей оставлять с тобой.

– Вам их жалко стало?

– Ну и это тоже, – меня меряют задумчивым взглядом, – но… у тебя переутомление, доходящее до потери сознания, и две недели сессии, после которых надо отдохнуть, а не с чужими детьми сидеть. Голову ты из-за меня едва не проломила. Прости.

Не только.

Но разубеждать я его не буду, не стану рассказывать про маму, поэтому я только киваю головой, забываю окончательно все слова, когда он свою речь заканчивает.

Отрезает резко:

– Короче, считай, что я всё аннулирую и забываю. Ты мне больше ничего не должна.

Кирилл Александрович выруливает на знакомую улицу.

И я смотрю на проплывающие мимо вывески магазинов, посмотреть же на Лаврова я почему-то не могу.

И почему-то завизжать от радости, выплясывая ламбаду, я тоже не могу.

Мечта исполнилась, Дарья Владимировна.

А где радость?

– Пей витамины, спи, больше гуляй на свежем воздухе. Отдыхай, Штерн.

Ну да, тем более витамины – на даже знать не хочу какую стоимость – он мне уже заботливо купил, оборвал все возражения, что я сама могу, одним взглядом.

И деньги Лавров не взял.

– А суслики? – я спрашиваю торопливо.

Хмурюсь, потому что до моего дома осталось два светофора, а мне нужно получить его ответ, узнать.

– Что, суслики? – Кирилл Александрович удивляется.

Хмурится непонимающе.

И в глазах его спокойствие, которое – снова почему-то – жутко раздражает, непомерно бесит даже.

Или это всё от того же переутомления?

Перепады настроения и повышенная раздраженность как раз ведь в перечне симптомов.

– С ними кто будет сидеть? – я поясняю терпеливо.

Я же помню, что у постоянной няни, Софьи Павловны, сломана нога. Три няни до меня не выдержали и недели, и единственное агентство – надежное по мнению Лаврова – больше нянь не предоставляет. И с улицы брать кого попало Кирилл Александрович не может, а соседка, Алла Ильинична, готова оставаться с монстрами лишь по большой милости и исключительно на пару часов.