Наверное, надо ответить.
Успокоить.
Вот только няня из меня, правда, хреновая, а чёрная вспышка с оглушительным звоном в ушах накатывает слишком быстро. И я успеваю только оттолкнуться, чтобы не пробить голову об угол ванны.
Проваливаюсь в гулкую темноту.
***
– Даша.
– Даша, ты меня слышишь?
– Ох ты батюшки, что творится!
– Даша, открой глаза.
– Такая молодая и такое!
– Даша, посмотри на меня.
– Кирилл, а Даша живая?
– Алла Ильинична, увидите отсюда детей! Даша…
Мне холодно и почему-то мокро.
Больно.
И глаза разлеплять совсем не хочется. Не получается, зато стон, когда меня встряхивают, как тряпичную куклу, вырывается сам, и глаза от последовавшей следом хлесткой пощёчины всё же приходится открыть.
Увидеть пред собой Кирилла Александровича.
Что с запредельной синевой глаз и со странным выражением лица, совсем рядом.
– Ты почему не сказала, что тебе плохо?! – он держит крепко.
Почти больно.
Злится.
– Я монстров испугала, да? – я спрашиваю очевидное.
Чувствую, как всё тело ломит, и вообще оно не моё, чужое.
Непослушное.
И до головы я через это непослушание тянусь упрямо, ощупываю затылок, чтобы от боли тут же зашипеть.
Скривиться.
– Ты меня испугала, Штерн, – Кирилл Александрович убирает мою руку, просит, удивляя до безмерности, мягко. – Не трогай.
– Не трогаю, – я замираю, смотрю на него. – Всё плохо?
– Сейчас поедем и узнаем.
– Куда? – я испуганно моргаю.
Хватаюсь мертвой хваткой за его руку, не даю встать с края дивана, на котором я и лежу.
– В больницу, Штерн, – Кирилл Александрович вздыхает, заправляет неожиданно прядь волос мне за ухо. – Я не невролог, не нейрохирург и даже не травматолог, поэтому сказать серьезно или нет я не могу.
– А суслики?
– С сусликами, как ты говоришь, Дарья Владимировна, пару часов посидит Алла Ильинична, моя любознательная соседка, – он поясняет с усмешкой.
Подхватывает меня на руки ещё более неожиданно, и я давлюсь очередным вопросом, когда он страдальчески стонет:
– Господи, Штерн, ну хотя бы иногда просто помолчи.
7. Глава 6
– Так сколько у вас экзаменов нынче, Дарья Владимировна? – Степан Германович, нейрохирург и друг Кирилла Александровича, вопрошает весело, прокручивается на стуле к окну и снимок мой рассматривает.
– Четыре.
– И как? – он оглядывается с заинтересованным видом.
– Нормально, – я отвечаю расплывчато.
Собираюсь встать с кушетки, но под испепеляющим взглядом Кирилла Александровича передумываю.
Посижу ещё, вопрошая у потолка и мироздания: где пресловутая врачебная тайна, о которой талдычат со времен первого курса и биоэтики?
Когда её вдруг отменили?!
Мои громогласные протесты и мысленные размахивания федеральным законом номер триста двадцать три, статья тринадцать, были нагло проигнорированы и оборваны уже привычным: «Штерн!».
Ну я-то, допустим, Штерн, а вот вы, Кирилл Александрович, беспардонный и наглый гад, решивший, что право имеет при моем осмотре и присутствовать, и комментировать.
И отвечать вместо меня, ибо ему, видите ли, виднее со стороны.
Ну-ну.
– Автоматом? – беря второй снимок, Степан Германович вопрошает рассеяно.
Для приличия.
Но ответить для того же приличия приходится, сморщиться невольно:
– Пятьдесят на пятьдесят.
Вот чего он с учёбой этой привязался?
Лучше уж про погоду во имя светской беседы поговорить, чем про экзамены, кои для меня тема болезненная.
Очень болезненная и сопливая.
Рыдала я больше, чем над «Титаником», «Хатико» и «Виноваты звезды» вместе взятыми.
– Это как?
– Философия и бэха автоматы, – я пожимаю плечами, договариваю через силу, садится предательски голос, – по физиологии автоматов нет, а микру… я так сдавала.