– «Вста-а-ань» – Совок ждал, пока заключенный, по которому уже как минуту не стекала вода, разомкнет свои конечности и откроется миру. Протянул он свой приказ гнусно и в туповатой манере, как засыпающее на ходу животное что-то жуя и дергая носом, как мертвецки уставшая учительница младших и средних классов, для которой понятие «дети» и «звери» равноценно, поэтому с ними незачем говорить по-человечески. Джек поднимался, дрожа всем телом от закрепившегося в нём зверского усилия над низкой температурой, с недоверием смотрел на мешок в руке толстяка, пытаясь предугадать фокус:

Обведёт тело и отпустит… Как следователь с трупом

Гладкой, как шелк, рукой пухлый сеньор высвобождал порошок, осыпая им Джека с ног до головы, настолько усердно, что из-под белого рыхлого слоя торчали одни лишь глаза, нос, да уши. Джек чихнул, и большая часть нанесенной на его кожу присыпки силой притяжения спустилась на землю. Тело немного покраснело от раздражения, на губах еще оставались белоснежные хлопья с горьким привкусом и запахом бытовой химии.

– «Дуста унюхал?» – весело прохрипел Совок, хватаясь за свое брюхо одной рукой, пока второй поправлял джинсовые шорты сзади, подтягивая их немного кверху. Неожиданно толстый господин вдруг понял, что ладони его по-прежнему были в химическом средстве, которым он успел выпачкать любимую майку и шорты. После такого потрясения он обязательно поругал всех вокруг, распространяя тяжелый вздох отчаяния. Совок, хоть и довольно часто держал в руках «средство для чистки пришельцев», но сам страшно боялся присутствия сыпучих веществ ближе, чем в положенной им кладовке на двух замках. «Это ж яды, сплошные яды!» – часто задавался мыслью беззащитный толстячок, оберегая свою мягкую и такую доступную ко всем заразам, нежную кожу.

«С ним всё, идите ко всем чертям!» – повернулся он к Йозефу и махнул ему рукой, после чего подбежал к шлангу, встал перед ним на колени, будто заколдовывая кобру из корзинки, прокрутил колесо и смыл с себя всю эту «заразу».

– «Для кого черт, а для кого – манна небесная» – важно высказался Альберт, но никто не понял, что он имел ввиду.

Люди, уже перекочевавшие на удобную металлическую скамейку напротив столовой, курить не переставали. Казалось, что их число даже увеличилось с прошлого раза – на перилах лавки удобно разместились двое молодых ребят и что-то весело обсуждали, кидая друг в друга то ли арахис, то ли пшеничные зерна; ближе к правой стороне лавочки смаковали самокрутки очень серьёзные граждане, по лицам которых было ясно, что разговор уже как минимум дошел до политики; по левую сторону, задрав одну ногу на другую, тушил бычок о ботинок своего слишком жизнерадостного товарища, мысленно раздевая появившуюся из ниоткуда женщину в темно синей косынке и коричневом пальто с кусочками меха (сидела она как раз в самой середине). Её наскоро вымазанные вишневой помадой губы блестели даже при отсутствии солнца, будто на них вылили целый ковш свежего, водянистого жира. Но Джек в эту минуту оставался единственным, кто не смотрел в её напудренное личико, а большую часть своего внимания пускал слюни на длинную утеплённую накидку беззаботной женщины.

Она же красивая? Вроде бы.

И тут раздался презрительный хохот. Первой как раз засмеялась та самая женщина, едва поймав на себе взгляд оголенного заключенного, скрывавшего своими руками драгоценные причиндалы. Толпа взревела, когда каждый её член понял, в какую сторону смеяться. Джек действительно выглядел уморительно: трясущиеся ручки жертвы диеты «Стол номер восемь», втянувшаяся задница, на первый взгляд пытающаяся заползти во внутрь её хозяина, спина-колесо, и наконец – уши, из-за которых все разом вспомнили про граммофон Марти.