В котле затрещали оставшиеся сухие дрова, и из его жерла повеяло еще большим теплом, ставшим для Джека мягкой воздушной постелью, готовой окутать его сладким медовым сном. Механические осы, казалось, отключили свои взлётные двигатели, подарив последний шанс на спасение. За забитым с внутренней и внешней стороны кривыми досками окном (к тому же заклеенным по краям изолентой) всё равно раздавалось, проникая даже в самые узкие щели, вместе с щекотливым потом слабого ветерка, стрекотание певчих цикад.

Холодный удар сбил Джека с ног. Заключенный отполз к стене, защищая свое голое тело руками, скрючившись в позе эмбриона, прижав покрасневшие колени ближе к ледяной груди. Худощавые ягодицы не смогли обеспечить мягкую посадку на скользкий пол, из-за этого удар пришелся на копчик.

Струя студеной водички под мощным напором била Джеку в колени, взяв чуть выше – в грудь, могла бы дойти до лица, если бы не барьер из сомкнутых (настолько крепко, что, казалось, сплавленных между собой) рук, поэтому попадала на локти и плечи, скатываясь по бедрам к ягодицам.

– «Малыш, тебе нравится?» – вопрос Йозеф преподнёс как строчку из его любимой песни, цокая каблуками своих лакированных туфель и наблюдая, как с помощью предоставленного ему прибора заставляет мокрую фигуру кататься по полу, вроде бы подтанцовывая офицеру. «Альберт! Не выйдешь посмотреть на моего окуня?

Первый офицер, подносящий зажженную спичку к кончику сигареты, которой с ним поделился его добрый напарник, сделал единственную долгую затяжку (осушив сигарету сразу на треть её длины), спокойно выдохнул и выглянул из-за железной двери, одновременно стряхивая пепел:

– У меня девушка есть, пошел на хер!

– «Эй?!» – воскликнул пухлый господин, волоча за собой небольшой мешочек с белым порошком, осыпающимся за его пределы, оставляя след на полу (который сразу же и смывался приличной, растущей в арифметической прогрессии, лужицей).

Нелюди, сами же поскользнётесь…

Совок питал страсть к свободной одежде, которая бы давала простор постоянно потевшему животу, создавая таким образом вентиляцию и для груди (становившейся с каждым годом все больше похожей на женскую). В любой сезон и время года, на Совке можно было рассмотреть помятую во всех местах футболку с логотипом его любимой команды, всю в жирных пятнах (чаще всего от сосисок с кетчупом или бульона с плавающей в нём лапшой быстрого приготовления), джинсовые шорты (К ним хозяин относился с заботой, и случалось, мог лишний раз пройтись по ним утюгом, арендованным у местных уборщиц, ведь торчащие из передних и особенно задних карманов, свисающие на концах нитки делали толстячка модным и молодежным), облегающие каждую складку округлых бёдер, с постоянно расстёгнутой верхней пуговицей и на одну треть спущенной ширинкой (свобода в таких шортах, как таковая, отсутствовала, но купить что-то более ценное возможности не представлялось, тем более хозяину эта вещь была дорога, ровно как и футболка), и конечно же хлюпающие шлепки с полустёртой подошвой (их обладатель буквально чувствовал каждый камень под своими ногами, поэтому не слишком часто перемещался).

– Куда столько воды льёшь, придурошный?!

Йозеф будто сам набрал полный рот этой водицы, не до конца понимая осуждение в его сторону. «Вода как вода, не так-то много её и вытекло, вроде только начали» – три фразы крутились в голове – три неотёсанных камня, застрявших в водосточной трубе.

Совок пихнул офицера барским плечом, расширяя путь к своим владениям. Альберт по-прежнему стоял за дверью, уже не высовываясь. Ночь завораживала его больше, чем свет пыльной лампы, открывающей миру уродливые очертания «толстого и тонкого». Гораздо приятнее было оставаться безучастным и ждать, вслушиваясь в приятный и трепетный шелест кукурузных стеблей, выглядывающих позади угрюмых зданий, мечтать о новом поцелуе, о целой сотне новых поцелуев в укромных местах, и о том, как ты уже лежишь рядом с той самой, и ничего тебе большего в этой жизни уже не нужно. Альберт гордился своей внешностью, как единственной серебряной монетой, позволяющей ему купить кого-то, или продать себя. «Но, если удастся заполучить её бесплатно – тем лучше для меня» – думал он, весело насвистывая себе под нос очередную мелодию, часть которой довелось услышать от Марти – у того имелось не меньше целого десятка виниловых пластинок, одна из которых стала для Альберта любимой (других при нем не крутили). «Как глубоко, такое не каждый поймёт!» – повторял он после каждого раза, как снова вспомнит начало той самой песни.