– Мне нужно домой. Я давно не был дома.

Доктор Мэтт оказался вполне себе адекватным и рассудительным человеком, но даже он был не в силах с точностью обнаружить и характеризовать болезнь, поэтому в деле своего пациента замазал выписанный красной пастой спонтанный диагноз, который считал примитивным и ошибочным, и своей перьевой черной ручкой вывел следующие показания:

«Первичная прогрессирующая афазия» (подпись главного врача)

После данного заключения он достал из своей полуоткрытой полки те самые талоны и начал их рассматривать. Бумажный талон, помещённый в пластиковую упаковку с продетой сквозь небольшую дырочку в ней лентой, представлял собой пропуск в один из четырёх блоков, в котором заключенный мог находиться в определённое время суток (обычно ночью, для отдыха, и в обеденный перерыв). Мэтт извлёк бумажку с цифрой «четыре» из упаковки, перевернул её, заглянув на секунду в дело заключенного, и печатными буквами подписал его имя и фамилию, как можно разборчивей, а в конце отдал их Джеку в руки (заключенный был по прежнему голым, карманов у него не находилось). Офицер вырвал талон из рук Джека, поблагодарил доктора за уделённое им время, и двое офицеров вместе с их узником направились в ОПД (Отдел Полной Дезинфекции).

Джек дрожал от холода, и потому обтирал свои голые плечи руками, призывая неведомого ему бога, способного согреть его изнутри и снаружи. В тюремном дворе людей становилось всё меньше: одни заходили погреться, другие уже давно готовились ко сну, а третьих скрывала тихая звёздная ночь, под лоном которой они могли спокойно дымить, ненароком вырисовывая в воздухе подпалёнными концами самокруток с анашой «Звёздную Медведицу».

Прекрасная ночь… Только холодная…

Джек не помнил, чтобы он когда-нибудь гулял в такое время суток, хотя сейчас его прогулка больше напоминала хождение «пленного комбатанта» за колючей проволокой. Осознание того, что прожитая им жизнь вызывает больше вопросов, чем ответов, пришло к Джеку неожиданно, и ударило похлеще мороза немилосердной ночи:

Когда день успел закончиться?

Офицеры привели его к железной двери, со всех углов которой подкрадывалась рыжеватая ржавчина. Ручка отсутствовала; на внешней стороне находилась лишь расцарапанная замочная скважина (вымазанная чем-то липким и неприятным на вид), и одинокий, на скорую руку заблокированный клейкими коричневыми лентами «Васисдас», из всех щелочек которого веяло теплом и уютом. Дверь была настолько узкая, что здоровому заключенному пришлось бы пролезать в неё боком, втянув в себя максимальное количество воздуха.

Вхожу тесными вратами, потому что широки врата и пространен путь, ведущие к могиле, да? Ах, я же голый, нельзя сейчас об этом…

Когда она отворились, то жар хорошо прогреваемого помещения вдарил Джеку по глазам и большей части посиневшего тела, образовывая красные пятна по всему периметру сухой кожи. На зелёном пластмассовом стуле мирно восседал упитанный господин в облегающей белой майке с синими буквами «Доджерс», и вылезающим из-под неё пузом. В газете, на обложке которой виднелись четыре жирные буквы: «ГИИН» (Главный Источник Информации), Джек увидел фотографию, после которой задержал дыхание и выкатил глаза: на ней был запечатлён он сам, с вывернутыми руками (стараниями полицейских, его связавших), с кривым лицом, будто умолял о пощаде и готов был лизать ботинки тому, кто-бы освободил его из под железной хватки, и огромным пятном на штанах. В реальности же он точно не ссался в штаны, и для данной съемки не было необходимого материала. Еще большее недоразумение вызывала подпись под этим чудесным снимком, мелкий шрифт которой не давал ознакомиться с ней полностью с такого расстояния, но начало текста оказалось очень громким: