– Я ценю вашу любезность. И конечно, я ценю ваше время. Но, конечно, вы понимаете мое желание узнать как можно больше о судьбе жениха и его пребывании здесь.

– Мы предоставили вашему правительству все, что у нас есть.

– Это было много лет назад. С тех пор все могло измениться.

– Вы не являетесь близкой родственницей.

– Мы должны были пожениться. Итальянцы с большим трепетом относятся к обрученным.

Чиновник улыбнулся ее настойчивости.

– Мы чтим статус брака, sì[13], но ваш случай не совсем такой, это не… – Он беспомощно развел руками: жест, который Вивьен уже не раз видела в первые дни своего пребывания в Риме. – Вы говорите, что он был схвачен в Африке…

– В Ливии, недалеко от порта Тобрук.

– Вместе с тридцатью тысячами других людей.

– Семье сказали, что он был депортирован на грузовом судне, направлявшемся в Италию.

Он пожал плечами.

– Как вы знаете, британцы разбомбили и эти корабли тоже.

Тогда Вивьен поняла – возможно, он все еще ненавидел ее страну, несмотря ни на что. Это было неуловимо, но многое объясняло. Когда в Риме они начали разговор о войне, Леви предупредил ее, что никогда нельзя сказать, кто был фашистом, кто помогал нацистам, а кто сопротивлялся и тем и другим.

– Во время войны мы поделились нашими данными с вашим отделом по делам жертв, – продолжил служащий. – Семьдесят пять тысяч военнопленных, половина из которых сбежала.

– И еще пять тысяч до сих пор числятся пропавшими без вести.

Он поднял ладони вверх, как будто физически отгораживаясь от ее просьбы. Вивьен не понимала его безразличия – она скорее думала, основываясь на опыте, что мужчины здесь сразу обратят на нее внимание.

– Мы все перевернули. Пятьдесят тысяч человек были отправлены в Германию. Попытайте счастья там.

– Я не понимаю. – Но она на самом деле понимала. Он хотел, чтобы о войне больше никогда не упоминали, что было странно, учитывая его звание и должность в архивах итальянской армии. Она могла только гадать о том, что он, возможно, пережил во время войны или позволил другим пережить, но это был самый большой урок, который он, по-видимому, извлек.

Все в жизни зависит от темпа.

Ласситер уже пару раз замечал эту женщину, или ему казалось, что он ее заметил (может, он ее придумал?). Первый раз это было теплым февральским днем, когда он тайком уходил с закрытой встречи в «Чинечитта». Она выехала из-за угла студии на ярко-синем велосипеде, в плетеной корзине на руле лежала стопка бумаги, придавленная парой модных туфель на высоких каблуках. Ноги у нее были босые, и он сразу предположил, что это одна из сценаристок. Или – еще лучше – актриса, с волнистыми волосами цвета воронова крыла и изысканными манерами.

Второй раз это случилось на костюмированной вечеринке Пегги Гуггенхайм на Марди Гра несколько недель назад. Они оба были в костюмах, и это, должно быть, запутало его – в любом случае, к тому времени, как он хоть в чем-то разобрался, она уже ушла.

С тех пор он не видел ее в студии. Он, конечно, не ожидал встретить ее здесь, когда она в одиночестве бродила по Виа Сакра. Ему нравилось срезать путь через Форум, когда он возвращался домой от Аниты задолго до того, как начинали работать фотографы. На рассвете по всему дому хозяйничали кошки, и это заставляло его чувствовать себя совершенно диким. В свои пятьдесят с небольшим он все еще демонстрировал американский атлетизм своей ушедшей юности, прогуливаясь по sampietrini[14] послевоенных улиц Рима с проворством человека вдвое моложе себя.

Когда он увидел, что она стоит там в белой мужской рубашке, завязанной узлом, и яркой длинной юбке, меланхолично откусывая кусочек