у киношников кончилась плёнка? тебе паршиво?

заснула в метро? нехило помяла бампер?

племянник в больнице? брат в мусульманской банде?

таксист перепутал северо-запад с востоком?

и, не дай Бог, на работе кого-то убило током?

мигрени? усталость? проблемы с иммунитетом?

мы не то, чтоб не встретимся завтра, не встретимся летом,

ни в високосный год, ни на исходе века.

твоя ложь наполняет сухую реку.

мы не встретимся никогда. по закону мёрфи.

я – минотавр твоей черепной коробки.

там, где слово становится мёртвым,

поезд не делает остановки.

как это: сквозь кварталы, людей и спутники наса

найти меня и не найти для меня часа.

в следующий раз встретимся в животе у кита

в артериально-нейтральных водах.

наш новый мир ото рта до хвоста

можно считать свободным.

не прикрывая исходную спесь,

ты примешься мерить жилплощадь.

а я почему-то уверена: здесь

мы станем красивей и проще.

измененья не следуют как поезда,

преднамеренно путая стрелки.

ты как и там, так и здесь не звезда,

а мерцающая горелка.

и я принимаю как ванну тот факт,

который почти меня губит:

если не здесь, то нигде и никак

некрасивые люди

красиво не любят.

если у тебя под сердцем гвозди и битые стёкла,

и кошки устроили кошкин дом,

я могу показаться вначале чуть тёплым,

и даже вполне потом.

ты можешь любить наши ночи и ноги

гибко сплетать в косу.

и даже моим бестолково немногим

заполнить весь смысл и суть.

но никогда не влезай в мой череп,

под рёбрами не смотри.

ты знаешь: там, в самом деле,

нет ничего внутри.

декабрь приходит едва замороженной клюквой.

в моём мире ни снега, ни искр.

я не напишу тебе больше ни буквы,

даже – не подмахну диск.

нам с ним тесно как двум планетам

на одной обветшавшей орбите,

как солнцу – с искусственным светом,

как разным придворным свитам.

как двум поездам на двух рельсах

в какой-то точке от а до б.

как корню в слове «разбейся»,

как в чьих-то руках – звезде.

тесно, что не споёшь на выдох

голосом, что когда-то был звонким.

а я не хочу играть в эти игры.

и участвовать в этой гонке.

улыбается прямо, смотрит искоса.

вопрошает: «что не выбрит, не выспался?»

мы поделили планы, друзей и пса.

ещё удивляешься, что не выспался?

мой адвокат, привыкший спасать воров,

деловито осведомляется: «ну, готов?».

я закашлялся и кивнул.

вырос. и уже не пишу про войну.

не цепляюсь к прохожим, не матерюсь.

никоим образом не ускоряю пульс.

было, начал в церковь захаживать.

вскоре признал церковь бизнесом-лажею.

и вот судья спрашивает её о причинах.

она ему пафосно: «он вообще не мужчина».

откуда-то справа слышится смех,

она продолжает: «он вообще-то из тех,

кто вечно не в духе: и глух, и слеп.

бубнит под нос свой недалёкий рэп.

от его друзей несёт пивом и нищетой,

они к нам заходят как лошади – на постой.

ложится спать в пятом часу утра

и утыкается в стенку, жене не рад».

так нас разводят скорее троицкого моста,

не разделив зёрна от плевел, не досчитав до ста.

я без проблем перерос собственный же фантом,

а она продолжает ужесточать свой тон.

через час – мы гурьбой на улицу, как из загса.

я так и не начал с ней огрызаться.

она садится в машину, я – до метро пешком.

промолчал потом до утра – в горле липкий ком.

и ничего не вынес нового из вчерашнего.

встал – отряхнулся – осел – откашлялся.

выбросил бритву, затем будильник.

я не стал ни более умным, ни шибко сильным.

вообще, ничего не меняется год от года.

это сама суть жизни, её природа.

почему ты не пишешь мне и никогда не звонишь?

а если нас стравливает метро, то сливаешься с каждой из мраморных ниш?

почему всё изломано в мире и правильно на войне?

успокоение приходит не в сексе, а в крепком сне?