не хочешь? не стоит. гуляю по шпалам

и носом в осоку ночую на поле.

трагично?! да что ты… с английским накалом

британцы скорбят. промахнулись в футболе.

в полный рост

до колик сердца нарушая путь,

бежать к тебе, срываясь к шоку трижды.

дрожит в зубах. давно не продохнуть…

какой тут флирт? теперь бы выжить…


июнь дробит межпозвонковый слой,

июнь нахально стелет мне гортань.

он любит шлюх, он воровато злой.

а я люблю одну. и грубым «перестань»


ему кидаю сочный повод вдруг

уйти, оставив середину где-то.

так судорожно лгал: она мне друг.

так ядерно хотел и не дожил до лета.


твой город серо-прост

и мал настолько, что я касаюсь неба,

вставая в полный рост.

считалка

четыре, три… и ты не хочешь больше считать

дохлых рыбок в этой бездонной чаше.

девальвация – слово от дьявола, значит опять

ничтожно мало, что могло бы быть нашим.


это кто-то сфальшивил, сломался. кто?

когда межгород – сдутый спасательный круг,

когда только кровь, там, где должен ток

по проводам. когда вдруг


солнце режет глаза до слёз.

и я в мадрид – загонять быков,

а ты в какой-то там окский плёс.

мы молились до языков,

стёртых о зубы. не помогло.

приштина

переулками до проспекта, а там напиться.

находиться где-то и быть искомым –

разница. кто вязал на спицах

молоко в мой кофе, бывает дома


по утрам. и в ванной читает фроста.

герои сидят на стероидах + диете,

выживают из собственного ума и роста;

на героев пытаются походить все дети.


но, походя, пробуют страсти под коксом.

а после: весь мир – неплохая сепия.

хочешь быть гением – занимайся боксом

и зацени, что отколола сербия.


у героев такой гонорар, что тебе не снилось.

я в прошлом из них, но теперь в завязке.

одного не пойму, объясни на милость:

почему потянутая когда-то связка

так мешает дворами?


я пялюсь в зеркало

и заношу кулак…

барселона

в воздухе пахнет корридой – игрой вслепую.

падать нестрашно – стеклянные лица трав


отрицают меня, как стена отражает пулю.


ниоткуда является странный мальчишка-стафф,



и всё очевидное становится невероятно.


чужая кровь не даёт ни сна, ни особой силы.


моя рубаха – пособие въедливым пятнам,


поражение тайда по полной. а ты просила



завязывать с этим большими морскими узлами,


учиться быть проще, понятнее, веселее.


завести в доме детский смех вперемешку с лаем


дворового шарика, имя твоё лелеять.



вместо – город стекает в ботинки, и ты сбежала


туда, где в воздухе пахнет рыбой. хорош улов!


я каждую ночь люблю тебя неумело, давлю на жалость,


спасаю рогатых. и мне не хватает снов.

велкам

внутренне знаю: со мной справляется улица.

ускорение неба рассчитано до утра.

лёгкие тяжелеют тем, что табак не курится.

решаю отказаться от своих прав.


один к одному: только бросаюсь драться,

снимаю штаны, покупаю шприц –

ниоткуда являются папарацци

на моё стервенейшее из всех лиц.


даже купленная за углом нина

просит читать ей вслух.

кролик смеется, когда я стреляю мимо,


не сумевши выбрать из двух.


а я помню твое плечо, просто память тела


не желает считаться с моими табу.


цена на поэтов заметно взлетела,


победив алкоголь, пистолеты, траву.


смотри-ка: всё движется по спирали.


не только деньги путешествует из рук в руки.


мне гораздо спокойнее думать: «тебя украли»,


нежели «ты сбежала к какой-то суке».


хотя даже победа всегда равноценна сделке.


уходишь? пожалуйста. следующий – велкам.

театр сатиры

нет ничего в том, чтобы плакать с глазу на глаз –

никто не откажет мне в моих ранах.

если он снимает тебя в шератон палас,

удивительно, что ты говоришь о подъёмных кранах,


о которые спотыкаются глаза вечерами

в каком-то там бутово в съёмной квартире.

поселяю тебя в единственно подлинном грамме,

купленном мною у театра сатиры.


ты можешь быть хуже старых актрис и собак –