– С этой минуты ты – одна из нас, – говорит Криптус, жмет мне руку и целует в щеку. – Завтра в полночь Геката начнет твое обучение.

Я подхожу к мамá и беру ее за руку.

– Мамá…

– Нет, больше не зови меня так. С этой минуты мы – сестры. Черные сестры Черного Ордена. С этой минуты зови меня сестрой или Гекатой. Договорились?

– Да, мамá. То есть – да, сестра.

Мамá нежно целует меня в лоб и выходит.

И мы со Стариком остаемся вдвоем.

Старик пристально смотрит мне в глаза, и у меня возникает ощущение, что всё это уже было со мною раньше.

De javu.

Старик опускается предо мной на колено. Я смотрю вниз и не могу поверить своим глазам: из моей левой кровоточащей стопы торчит шляпка огромного кованного гвоздя.

Нет! Не может этого быть! Это просто дурной сон! Сейчас я проснусь, и…

И в то же время я знаю, что это никакой не сон. Всё, что со мной приключилось – удар в грудь, незнакомка на лесной тропе, полет на метле – всё это был молниеносный промельк какой-то иной, альтернативной реальности. Всё это случилось со мной в ином измерении, в ином пространстве. Где-то. Когда-то. Но точно – не там, где пребывало мое физическое тело.

Старик приставил к моей правой стопе второй гвоздь и замахнулся.

– Ты спрашивала: что такого, в том, чтобы грозить солнцу. Я сказал, что ничего такого, если не знать одной мелочи. Ты помнишь?

– Да, господин, – выдавливаю я сквозь стиснутые до скрежета зубы.

– Так вот, что касается мелочи. Дело в том, что Раймахия поклонялся хищному Солнцу. Солнце для него было тем же самым, чем для тебя является МАТЬ – его главным и единственным божеством. – Сказав это, Старик нанёс удар.

Я не знаю, как это объяснить, но в тот самый миг, когда Старик произнес последние слова, слова о том, что солнце для Раймахии было тем же, чем для меня является МАТЬ, моя защита от боли рухнула. Как будто эти слова пробили в ней огромную брешь. В тот же миг мой невидимый доспех, что я выковывала всю свою сознательную жизнь, расплавился, истёк

[истёк

и стёк

исток]

к моим изуродованным стопам.

И когда боль опять вошла в мою плоть, мне показалось, что она была еще сильней, еще невыносимей.

И эта боль, словно мать, породила дитя…

Боль всегда порождает дитя.

Дитя боли – звук.

Пронзительный.

Громкий.

И звук этот, как и родившая его «мать», совершенен в своей черноте.

Черный крик

в черной комнате

в черном воздухе ночи.

Крик рассекает тишь и тьму Дома

на две половины:

на «до» и «после».

А затем, словно

древний корявый ворон,

взмывает ввысь

и, отразившись коротким эхом от стен, растворяется

в черноте.

Много тысячелетий назад, в Эпоху Огня, когда все воевали со всеми и против всех, и дней gore было едва ли не больше, нежели дней спокойного неба, жил в Исихии человек по имени Тиран.

Тиран родился в крохотном пустынном племени, поклонявшемся никому не известному родовому божку по имени Амэн. Покинув отчий дом в пятнадцать лет, Тиран, будучи юношей весьма крепким, устроился в войско царя Нэксора, и за двадцать лет службы прошел путь от рядового воина до крупного военачальника.

Слава о военных победах Тирана позволила ему прийти ко власти совершенно законно. Совет Спящих поддерживал его, а народ Исихии, уставший от бездарного правления Нэксора, выкрикивал его имя.

Если вы сделаете меня вашим царем, сказал Тиран людям, я сделаю Исихию империей! И люди поверили ему и сделали, как просил.

Заняв царский трон, Тиран долго думал о том, как сдержать данную клятву – как превратить Исихию в империю, как объединить сотни разрозненных, часто воюющих между собой племен в одно могучее племя. И в конце концов понял, что должно сделать.