Хотелось увидеть ярмарку и живых детей, а не таких, каких время от времени приносит мамá – недвижных, обескровленных, остывших. Какие они – живые дети? Хотелось увидеть бродячий цирк с его жонглерами, фокусниками и скоморохами. А еще – представление живых уродцев…

Стук в дверь прервал мои размышления. В комнату вошла мамá.

Став у камина она протянула руки к набирающему силу пламени. Немного постояв, отошла и села на край постели.

– Иди ко мне.

Я подошла, забралась на кровать, пристроилась сзади, обняла её и прижалась головой к голове.

От предстоящего экзамена мне было немного не по себе. Как бы я хотела вновь вернуться в твою утробу, мамá. Во тьму. В тишину. В тепло…

– Уже завтра… – сказала моя родительница задумчиво. – Несколько следующих дней и ночей будут чертовски тяжелыми. Как мать я хочу тебе помочь. Но, как калду и как твоя будущая сестра по духу, не имею на то право. К тому же помощь моя только навредит. Ты должна познать себя. Познать, на что ты способна, а на что – нет. Только знание правды о себе, знание своей слабости, позволит тебе стать по-настоящему сильной. Это вопрос выживания.

Здесь, в этом Доме, в этой глуши мы в безопасности. Но, находясь в мире людей, мы ходим по лезвию бритвы. Любая, даже самая крохотная оплошность может привести к погибели.

Именно это случилось со мной, когда я носила тебя под сердцем. В какой-то миг я просто потеряла контроль. Мои знаки (мамá подняла руки и пошевелила когтистыми пальцами) вдруг проявились… в тот день я была на волосок от смерти…

Какое-то время мамá молчала.

– У меня для тебя кое-что есть, – сказала она, наконец.

– М-м-м?

– С того дня, как я перестала кормить тебя млеком, я хранила в своей груди последнюю каплю молока. Хранила для особого случая. И этот час настал. В этой капле – мое материнское благословение.

Еще какое-то время я сидела рядом, тихонько раскачиваясь из стороны в сторону вместе с мамá. Но вот легла, устроилась на кровати поудобней, уложила голову на бедра своей неподражаемой родительницы, повернулась лицом вверх и слегка приоткрыла рот.

Мамá погладила меня по голове, затем расшнуровала ночную рубаху, обнажила свою красивую источающую едва уловимый запах парфюма грудь, и вложила в мои уста…

В озёрную черную воду

Одинокая капля упала.

Белая капля.

Горячая.

Как огонь.

Ṫ

Наступила долгожданная ночь.

Ночь моего перехода из тьмы малой во тьму великую, из материнской утробы – во тьму мира. Ночь моего совершеннолетия.

Заслышав внизу бой часов – было одиннадцать вечера – я подошла к стене, на которой висел тау-крест с рельефным изображением раскинувшей руки Матери.

Склонив голову, я долго стояла совершенно неподвижно. Но вот когтями левой руки разодрала правую ладонь и возложила кровоточащую длань на крест, и обратилась к нашей Покровительнице.

– Ты, Вошедшая во всё;

Ставшая всем;

Та, кто не Имеет возраста;

Ты, Видящая нас во сне, Творящая нас из своего сна;

Хранительница тишины и времени;

Властительница космической бездны;

Та, чьи глаза – звёзды;

Вездесущая;

Regina Mundi;

Хозяйка вселенной;

Великая и ужасающая Mater tenebrarum!

Я, Носферату из рода Свартебломст, молю Тебя об одном: пожалуйста, дай мне силы сдать этот чертов экзамен!

Когда часы, возвещая полночь, сделали первый удар, я уже сидела в гостиной, ожидая прихода взрослых.

Скоро наверху хлопнула дверь и явилась мамá. Села напротив.

– Что ж, вся семейка в сборе, – сказал Старик, спустившись и удобней устроившись на своем «троне». Он сказал «семейка», но семьёю мы не были. Старик не был мне ни отцом, ни дедом, ни даже дядькой. Он был моим опекуном и всегда хранил дистанцию, дабы я ни на миг не забывала, кто здесь господин, а кто – чёрте что и сбоку бантик.