– Куда летим, крошка?

Она подняла голову:

– П-привет…

Этим вечером Оле пришлось мобилизовать всю силу воли, чтобы после знакомства с мистером Секс-символ не уйти с ним в закат. Она узнала, как его зовут (Сэми), где он живет (у какого-то чувака, которого зовут «местным Джаггером»), номер телефона («Держи, крошка») и что пахнет от него табаком и терпким мужским одеколоном (когда он приобнял её на прощание). Отползла в полнейшей прострации, дотащилась домой, куда воспитанный Ричард их проводил, догадываясь или нет о своем уходе на второй план – ей было наплевать. Мать дома снова вызверивалась на отца, тот ответно нудел, Соня ненавязчиво караулила телефон: всё как всегда. Оля пробралась через весь этот бедлам в свою комнату, упала на кровать и уставилась в потолок.

На следующий день она ему позвонила из телефона-автомата прямо на перемене. Он сказал «приходи, детка», и она переоделась в женском туалете во вчерашнее платье, заколола волосы, упихала форму обратно в портфель и пошла. Жил он на Малой Пироговской, и решаясь на что-то, она дошла аж до Новодевичьего монастыря. Стоял тёплый, почти совсем мартовский вечер, снег пытался таять, и она ступала широко, стараясь обходить самые глубокие лужи. В небе, поблескивая красными огнями, проплывали дирижабли, вокруг скорее угадывались, чем были видны, суетливо возвращавшиеся домой прохожие: какой-то мальчик со скрипкой, женщина с авоськой, другая женщина, за руку которой цеплялся ребенок, норовящий промокнуть в ближайшей луже. Такая родная, уютная московская жизнь в свете фонарей: и чего ей не сидится?

Да и сейчас она придёт, а он глянет и скажет, что пошутил.

И всё же. Всё же.

Она вернулась, нашла нужный дом, подъезд, поднялась внутрь. Её впустил кудрявый парень в шёлковой блузе на голое тело; крутили пластинки, танцевали, её приходу не удивились. Её завораживала почему-то эта шёлковая блуза, под которой угадывались очертания груди.

Ей легко налили вина, но едва пригубив его, она увидела в дверном проеме Сэми. Он смотрел не на неё, а беседовал с какой-то другой девицей, куда красивее; но Оля отпила вина и решительно пошла на таран. Подошла к нему, заговорила; та девица уходить не желала, но Оля пустила нужную карту:

– А проявляете вы тоже здесь?

– Да, у меня в кладовке что-то вроде фотолаборатории, – широко улыбнулся, показал свои белые зубы. Про фотографию она прочитала ночью – к счастью, её изобрели до кинематографа. Он повел её в кладовку, а затем в комнату, где на верёвках покачивались сохнущие снимки. Оля разглядывала, узнавая, Арбат, вчерашнего лектора, ресторан на Никитской, вид Москвы-реки и Воробьёвых гор.

Она сама не могла себе объяснить толком, чего ждёт, но когда он подошёл ближе, она не отодвинулась.

Напротив, невзначай потянулась к фотографии напротив, задев его рукой. Разница в росте у них была незначительной: ему достаточно было слегка наклониться, чтобы поцеловать её в обнажившуюся шею.

Она замерла. Он поцеловал ещё раз.

У него были мягкие губы, ровно такие, как она представляла.

Одной рукой он легко повернул её лицо к своему. Она не знала, нужно ли что-то говорить и что (боже мой), и опустила взгляд на его рубашку, из-под которой выбивались жёсткие курчавые волосы. Она дотронулась до этих волос кончиками пальцев, и он потянулся к ней, и даже не поцеловал, обнял её губы своими, сначала мягко, затем настойчивее, и она уступила. Они целовались, а затем он пошел дальше, и она подумала – но как же, здесь, с ним, как же, нельзя! Но он, одним движением закрыв дверь, плавно стащил с неё платье, и едва она испугалась, как он просто уложил её прямо на пол, лёг рядом и стал целовать те её части, которые, на взгляд Оли, совсем не предназначались для целования – например, ключицы; плечи; запястья; тыльную сторону ладони; живот; или вот ниже… Зачем целовать бедра? Не запрещено ли это? Делают ли так любовники из дамских романов? Разум Оли всё пытался выяснить, правильно ли то, что происходит, причем во всех смыслах – не должен ли он с рыком наброситься на неё сверху? Было ли там про то, как он гладит ступни… Можно ли давать мужчине гладить твои ступни?