– Даже не оглянешься, не попрощаешься?

– Нет, – коротко ответила Донка и продолжила путь.

– А почему? – Анвар никак не мог понять, за что Донка не любит своих же кочевников и уклад их жизни. – Что они такого тебе сделали, что ты уходишь вот так?

– Ты не понимаешь, я свободы хочу. Где тебе не будут указывать, за кого выходить замуж, где нет постоянных охранников, как мои братья, и в конце-концов есть крыша над головой. Это сейчас лето, а с приходом зимы становится тяжело. Даже если мы и селимся где-то южнее, одеваемся теплее и укрываемся толстыми перинами, все равно холодно. Как-то раз, – Донка решила рассказать Анвару историю, которая стала ключевой в ее решении покинуть табор, – зимой мы пошли в деревню, чтобы обменять тару на овечью шесть или гусиный пух. Мне тогда было лет шесть или семь. В одном из дворов из дома вышла маленькая бабушка, и когда увидела нас с посудой, замерзших и уставших, заплакала. Потом заставила нас зайти в дом, посадила на печку и начала греть нам ноги, наматывая на них какие-то теплые тряпочки…

– Вы босиком что ли были? – прервал ее Анвар.

– Нет, но все равно сильно замерзли, – ответила Донка и тут же добавила, – не перебивай меня.

– Рассказывай, рассказывай, – Анвар продолжал нести тяжелый тюк на плече.

– Так вот, она посадила нас прямо на печку, высоко. Там было так тепло, так хорошо, что мы взяли и уснули. А когда проснулись, накормила нас кашей из этой же печи. Мне не хотелось уходить, но нужно было возвращаться в табор. Вся наша одежда тоже высохла на этой печке и была теплая-теплая. Я бы не сказала, что мы бедными были тогда, но печка для меня стала настоящим богатством. Мне так хотелось принести ее в табор! Я ж маленькая была и думала, что ее можно просто взять и унести. Потом долго еще приставала к родителям, чтобы те обменяли что-то наше на русскую печку. А они смеялись надо мной.