Мои руки ещё пахнут чернилами. Я ведь только недавно писал рапорт по Франции, спорил с тем жирным монахом из Пизы. Где теперь мои бумаги? Где библиотека Канцелярии?

Они всё забрали. Всё, кроме одного: я всё ещё думаю.

Знаешь, Никколо…– если ты выживешь, ты должен будешь рассказать об этом. Не как моралист, не как проповедник, а как врач, который разрезал труп и знает, как устроен человек.

Хочешь, чтобы республику уважали? Значит, будь готов к жестокости. Хочешь, чтобы тебя любили? Тогда забудь о справедливости. Люди любят не того, кто прав, а того, кто победил. Я видел, как люди убивают за хлеб. Как сенаторы шепчут в темноте, а днём молятся. Как толпа требует справедливости – но бежит за тем, кто громче орёт.

Ты думаешь, народ хочет добра? Нет. Он хочет порядка. Он простит тирану кровь, если тот пообещает мир. Запомни это. Запиши. Или набей на стене.

Вот чему я научился здесь, между плесенью и стоном:

Государь не обязан быть добрым. Он обязан быть сильным.

Ты хочешь быть хорошим? Тогда иди в монастырь.

Хочешь быть государем? Тогда забудь о добродетели.

Народ верит не в святых – он верит в победителей.

Любовь толпы – слабый фундамент. Страх толпы – прочнее.

Не пытайся стать любимым для народа. Быть любимым – слабость.

Бойся быть ненавидимым – но не избегай страха.

Страх – валюта власти. Уважение – её печать.

Зачем я говорю с собой? Я же узник? А я отвечу: я свободнее, чем все остальные.

Там живут в мире лжи, где надеются, что власть может быть доброй. Я – в мире боли, где узнал: власть – это ремесло. Как плотник. Как хирург.

Иногда надо резать живое, чтобы спасти тело. Народ не обязан понимать – он обязан бояться и верить. Сила без ума – жестокость. Ум без силы – слабость. Лишь союз ума и силы – власть.

Я напишу это. Не ради Медичи. Не ради тех, кто меня пытал. А ради тех, кто придёт после.

Пусть знают: если хочешь управлять миром – сперва узнай, из чего он сделан. А он сделан из плоти, алчности, страха и надежды. И когда ты научишься играть на этих струнах – ты станешь настоящим правителем. Остальные – просто фигуры на шахматной доске.

Если же завтра меня казнят – пусть хоть крысы в этой яме скажут: «Он понял, как работает мир».

А если меня отпустят – я напишу книгу. Маленькую. Без прикрас. «Государь». Без украшений. Без отступлений. Без цитат из Августина. Без жалости. Без морали – только механика власти.

В ней не будет любви. Только польза.

Не будет добродетели. Только расчёт.

Не будет Бога. Только возможность.

Пусть меня не запомнят, как хорошего человека. И пусть потом меня зовут циником.

Пусть даже проклянут. Но пусть услышат. Потому что это правда.

Пусть папа, король и философ плюются.

Зато меня поймёт тот, кто решит стать правителем, а не игрушкой в руках судьбы».

Холодным февральским утром 1513 года Мариетта Корсини, супруга опального секретаря, в очередной раз пересекала площадь Синьории. Ее некогда изящное платье, теперь поношенное, выдавало бедственное положение семьи. Шесть детей ждали дома, младшему едва исполнился год. Прямая осанка и решительный взгляд контрастировали с изможденным лицом женщины, на котором бессонные ночи и постоянная тревога оставили неизгладимые следы. Каждый день она обходила дома влиятельных горожан, пытаясь найти заступников для своего мужа. В письме к своему брату она с горечью описывала встречи с бывшими соратниками супруга: «Все отворачиваются от нас. Вчера я видела на улице Риччи, который еще недавно ужинал в нашем доме и называл Никколо своим другом. Он сделал вид, что не заметил меня».

Однажды ей даже удалось проникнуть во дворец Медичи, чтобы лично вручить прошение Джулиано, брату будущего папы Льва X. Камеристка герцога, Мадонна Лукреция, была свидетельницей этой сцены: «