Два дня он бредил. Мать все свободное время проводила у кровати больного. Не зная его имени, называла сыночком. И вкладывала всю материнскую любовь в уход за ним. И вот начал ребенок оживать, в себя приходить.

Наконец смог он рассказать о том, что вся его семья – мать, бабушка и маленькая сестренка – погибли в доме от прямого попадания снаряда. Он выжил чудом. Сам не знает, сколько дней шел куда глаза глядят. Без цели и без смысла. Не помнит, что ел и пил. Наверное, был контужен при взрыве.

«Бог уберег!» – думала мать, глядя на крохотный простой нательный крестик, висевший у него на шее на прочной шелковой нитке.

Делила она на двоих скудный паек, с которым и одному ноги протянуть впору. А на сердце у нее теплее стало. Да и мальчик медленно начал возвращаться к жизни. Захотелось ему встать на ноги и пройтись по комнате. Тут мать поняла, что ему нечего надеть. И вспомнила о рубашке сына, которую так и не успела заштопать. Примерила, и пришлась та парнишке в самый раз. Села она за работу и подивилась – рваные края словно огнем опалены. Работает мать, привычными движениями стежки кладет ровные, аккуратные, любовно складки разглаживает, а сама сына вспоминает. Как его светлые волосы пахнут, ясные серые глаза лучатся. Не заметила, как закапали слезинки из глаз. А слова молитвы так и рвутся из сердца. Закончила мать работу, стала нитку откусывать… Что за диво? Стежков на ткани почти не видно.

Надела рубашку на мальчика и залюбовалась, так она ему к лицу была. А он подошел к старому буфету и вздрогнул, увидев иконку, что у матери в глубине ниши стояла. Мать погладила его по плечу: «О чем задумался, мой хороший?»

Вот что услышала в ответ: «Я ее видел. Эту женщину. Шел по улице. Сначала мне было очень холодно и хотелось есть. А потом я перестал чувствовать и голод, и холод. Все ушло куда-то. Показалось мне, что я умер…»

И увидел он белые ступени прямо в воздухе, ведущие к белой двери. Дверь открылась и оттуда вышла женщина. Вот такая, как на иконе. И так приветливо махнула рукой, что он к ней руки протянул и… Дальше не помнит ничего.

Мать обняла его и прижала к груди: «Родной мой, Богородица тебя спасла, Тихвинская Божия Матерь. И тебя спасла, и мне утешение послала. Если ты не против, буду звать тебя Тихон, Тиша, хорошо?»

А через несколько месяцев получила она письмо от сына. Писал он, что был ранен и чудом выжил. Попала его рота в засаду на окраине маленькой деревни. Все до единого бойца погибли в неравном бою. А он потерял сознание от ранения в грудь. Очнулся в полной тишине и увидел, что лежит, засыпанный сеном, в сарае. Потом и спасительницу свою увидел – девчонку лет двенадцати. Она одна сумела спрятаться так, что фашисты ее не нашли. Увидела она бойца, лежащего без сознания, поняла, что живой. Забросала каким-то тряпьем: всем, что под руку попало. А когда враги ушли, доволокла до сарая и спрятала под ворохом соломы. Только когда рану разглядела, заплакала: «Ой, не жилец ты, солдатик!»

Да еще чем кормиться они будут, тоже не знала. На следующее утро слышит шорох за дверью. Испугалась она, а потом осмелела – выбралась из-под вороха сена да и разглядела в щель между старыми досками сарая козу. И вымя у той – полное молока. Вот радости было! Молоко их и спасло. Да еще то, что бабушка у нее знахаркой была, внучка тоже в травах разбиралась. Вот и стала лечить раненого настоями, да припарками травяными, да еще глиняными лепешками. Нашла в воронке от снаряда синюю глину, которой бабушка ее все болезни лечила.

Да только, несмотря на все ее усилия, рана никак не заживала. Отчаялась совсем девчонка. Солдат в бреду лежал, а она просидела рядом всю ночь, плакала, прощалась. Не заметила, как уснула… И такой ей сон привиделся, будто над ним женщина со светлым лицом склонилась и ниткой зашивает рану. Проснулась лекарка в слезах, но с уверенностью, что теперь все хорошо будет. Так и случилось. Взглянула она на рану и ахнула! Чудесным образом та взяла да и затянулась. А черточки по краям сросшейся кожи словно стежки аккуратненькие при штопке.