Так и ушел без десятки и поцелуя. И без малейшего гнева в душе. Только вздохнул. А за неделю до этого обошел всех родственников, давних знакомых, даже в поликлинику заглянул, к участковому врачу.

Она вздохнула: «Какой сон мне снился в это утро…» Они с отцом сидели на кухне и задушевно беседовали. Впервые говорили о том, без чего жизнь теряет смысл. Глядели друг другу в глаза и не могли наговориться. Казалось, что теперь так будет всегда-всегда…

Разбудил междугородний звонок от сестры. Это бывало только в экстренных случаях.

Потом она вспоминала этот прощальный сон, надеясь вспомнить хоть что-то из разговора, казавшегося необычайно важным. Безуспешно.

В газете напечатали некролог. А напротив двери в квартиру соседи повесили плакат: «Скорбим вместе с вами о самом добром человеке».

Она еще раз глубоко вздохнула и опять взглянула на снимок: «Папка, первый день рождения без тебя. Без твоих пышных, цветистых и таких теплых…»

Вошел сын с букетом и газетами. Предвкушая ее радость, помахал конвертом: «Мать, танцуй! Родня!»

Она взяла письмо в руки, и у нее перехватило дыхание: «Невероятно! Что это, неуместная шутка?» Письмо было от отца. Она долго сидела, держа в руках нераспечатанный конверт. Вздыхала, вспоминала. Поплакала. А потом невольно улыбнулась: вполне в стиле его шуток. Прежде чем распечатать, рассмотрела штемпель. Оно было отправлено ровно восемь месяцев назад. За месяц до смерти. Где оно скиталось? Подошла к нише над секретером.

С цветной фотокарточки на нее смотрел отец. Лицо выглядело помолодевшим и умиротворенным. А в уголках губ пряталась такая знакомая ей улыбка, открытая, добрая, чуть виноватая. Казалось, вот-вот она услышит родной голос: «Что, доча? C днем рождения тебя, дорогая!» Она остро ощутила присутствие отца рядом.

Шла Великая Отечественная война. Наш народ защищал свое Отечество – землю отцов и дедов, предков, живших до нас на этой земле.

У одной женщины был единственный сын – вся ее родня на белом свете. Когда война началась, только-только ему семнадцать лет исполнилось. Накануне он во дворе мяч гонял и порвал свою любимую фланелевую рубашку в красно-зеленую клетку: вырвал нагрудный карман «с мясом». Давно та мала ему была, а никак не хотел расстаться: «Это моя вторая кожа. Я к ней душой прирос!» Мать положила ее в стирку, чтобы потом погладить и заштопать – не зазорно было тогда с заплатками ходить.

Постирала она рубашку, а на следующий день не до штопки стало. Сын добавил себе год до восемнадцати и ушел воевать. А потом столько всего на женщин навалилось. Приходилось много работать, в том числе за тех, кто воюет, за тех, кто погиб.

Письма от сына приходили сначала часто, потом все реже и реже. А потом вдруг совсем перестали приходить. Мать продолжала писать ему и свято верила, что он жив и обязательно вернется домой. Молилась об этом каждый день. Мало ли на войне из-за чего перебои с почтой бывают?

А однажды, в особенно студеную пору, услышала странный звук на крыльце. Вышла, а там стоит еле живой мальчик. Тощий и слабый до того, что, кажется, ветром качает. Сжалось у нее сердце, так напомнил он ей сына. Покачнулся ребенок и упал бы, если бы не подхватила его, не прижала к себе. Откуда силы взялись – на руках внесла в дом. И заплакала, глядя на его худенькие плечи, изможденное, застывшее от холода лицо. А на нем огромные синие глаза, бездонные от горя, выпавшего на его долю. Ни о чем не спросила мать. Нагрела воду, раздела и вымыла всего. У мальчишки и сопротивляться сил не было. Напоила горячим морковным чаем с ложкой меда, сбереженного с мирных времен на крайний случай.