— Тебе нельзя, — предостерег меня Лайелл, — у нее покаяние, а тебе придется с этим жить.

— Да с чем мне только жить ни приходится, — буркнула я. — Ой, простите, в смысле нашли где встать. Ноги целы?

Делано шипел, но, надо отдать ему должное, не ругался, а мог бы. Лайелл сдержанно извинился, я посчитала конфликт исчерпанным. Да и на улице жарило так, что не то что ругаться — жить не хотелось.

— Ну и пекло.

— В последний путь мы провожаем сегодня человека невероятно широкой души и чистого сердца. Из всех присутствующих здесь нет того, кто не вспомнил бы доктора Чарльза без боли внутри. Искренний и верный друг, прекрасный ученый, проживший жизнь без долгов и излишеств...

— А о ком это он? — прошептала я. — Мы точно приехали к правильному покойнику? Может, тут хоронят кого-то другого?

— Это традиции, Дэй, — усмехнулся Лайелл, — есть такое слово. Просто сделай печальную физиономию и кивай.

Я сделала печальную физиономию и слушала, истекая потом. По крайней мере, таких мокрых штанов у меня не было лет этак с двух, в этом я могла бы поклясться. Лайеллу было тяжелее, и я закатила коляску в тень дерева, выгнав оттуда какую-то недовольную женщину. Я узнала, что дед всю жизнь посвятил науке, жил отшельником и аскетом, ограничивал себя во всем, ни слова не сказал никому поперек и оставил в наследие человечеству великие открытия: пару вымерших птиц и одного червяка, который существовал — предположительно.

— Где справедливость? — пробурчала я. — Человечеству птичек, а нам долги. Играл он, что ли?

Я подняла голову и обнаружила, что Делано стоит рядом со мной и очень нехорошо на меня смотрит.

— Ну чего… сэр, не мешайте скорбеть, — попросила я, с трудом сглатывая. — Здесь вода есть? Пить очень хочется. 

— Это траурная церемония, — скорчил презрительную мину Делано. — Кровь попьете потом, если найдете из кого.

— Ах ты… пошел вон, — осклабилась я. Удивительно, но Делано послушался, а я подумала, что неспроста.

Над могилой начались какие-то пляски, но пока не пел весело хор, можно было расслабиться.

— Он что-то затеял, — сказала я Лайеллу. — Он мне не нравится.

— Ты ему тоже, — успокоил меня брат. — Дэй, смотри, какие интересные обычаи. Где ты еще такое увидишь? 

— Что они творят там с покойником? — я присмотрелась, и увиденное мне не понравилось. — Слушай, я не хочу обнимать человека, которого даже ни разу не видела и который так обошелся с бабушкой и собственными детьми. Так что нет, давай потихонечку двигаться к документам.

Прощаться с дедом тем временем подошел господин из Университета, глазки у него подозрительно бегали, но как и полагается настоящей ученой крысе, вид он умел делать отменно и речь толкнул короткую, но выразительную. Я прослезилась.

— Я все поняла, потом они будут долго стоять над могилой, а потом сыграет оркестр и торжественно поставят вон ту плиту. Я догадалась, куда делись пятьдесят миллионов. Не могу на это спокойно смотреть, — заявила я и, не слушая возражения Лайелла, отправилась обратно в здание. 

Нам пришлось порядком там покрутиться. Оказалось, что пройти через те же двери мы почему-то не можем — они просто не открывались, и я, страдая от жажды, потащилась вместе с Лайеллом в объезд. Мы ткнулись в какую-то дверь и — так бывает? — с той стороны нам ее открыл прелюбезнейший мистер Делано, куда-то очень торопящийся.

— Это вы или у вас тоже есть брат-близнец? — сказала я вместо «спасибо» и подумала — чего меня так несет? Он же мне ничего плохого не сделал. И как это он так скоренько обернулся? — То есть спасибо, конечно, а вы что здесь делаете?

— Шел за врачом, — поджал губы Делано. — Помощнику нотариуса стало нехорошо.