И в марте 1945-го началось опять это бесовство войны. К Касселю на всех парах попёрли танковыми клиньями англичане, в нашу сторону, в Фульду, американцы… Папа Зигмунд уже лежал в госпитале, после ада на Балатоне, понимание конца войны было неотвратимым. А мы, глупой толпой юнцов, играли в войну.

…Стояла гнилая, грязная, пасмурная серость весны. Наша рота при сорока «эрзац-винтовках» различных типов – от паршивых итальянских «манлихер-каркано», до однозарядок «фольксштурммаузер» и при тридцати «фаустпатронах» должна была держать дорогу на Фульду. С развёрнутой в поле заслоном роты на открытом участке толку не было – решили действовать проще. Дорога сворачивала в лесополосу. Группа из нескольких «фаустников» изображала отходящий в панике арьергард. Наша сапёрная группа готовила поле для установки противотанковых мин, на которые загонялась наступающая колонна противника при вхождении в поворот. Затем основная масса «фаустников» била в голову колонны, сея панику, а стрелки били по спешивающимся с горящей брони.

Эффект почти удался. Приманку из пацанов с «фаустпатронами» нагнали и расстреляли разведчики на «доджах». А дальше начался рукотворный ад в миниатюре. Мои мины рвали в клочья полугусеничные бронетранспортёры «Уайт», которые было начали втягиваться колонной с неспешенной пехотой для прочёски леса. Наша «эрзац-пехота» начала отстрел разбегающихся – оставшиеся в живых американцы начали отходить в поля, оставив взвод покойников. На полчаса на поле стало до ужаса тихо – тогда-то я и прихватил этот «энфилд М1917» с убитого пехотинца. Но вскоре поворот начала обрабатывать артиллерия, явно вызванная по радио, и часть нашей роты с командирами осталась под деревьями навсегда. И мы, шестнадцатилетние дураки, попросту решили дезертировать, уйдя в леса, на хутора лесорубов, угнав машины. Это сейчас я знаю об этом плане «Вервольф», а тогда мы, как заклинания повторяли сюжет «Вервольфа» Германа Лёнса и верили, что новый Харм Вульф спасёт Германию хоть через десятки лет, воюя из леса. Но мы стали обычными бандитами.

К осени 1945-го всё было кончено. Наша группа, уйдя далеко на юг, к Хаазебургу, почти распалась. Кто-то был убит в перестрелках с американцами, кого-то прирезали местные жители в пьяных драках. Но неожиданно в одной из городских пивных Хаазебурга, где я устроился подсобным рабочим, во время грабежа появился до боли знакомый, но крепко изувеченный мужик с горизонтальным шрамом через всё лицо, с бандой, таких же как он, фронтовиков. Это и был «папа Зигмунд»…

И вот мы четвёртый год мотаемся, играясь в Харма Вульфа, грабя то колонны, то составы, периодически встревая в перестрелки с охраной и группами поиска американских войск и местной полиции. Соседствовать приходится и с уголовниками, но Капитан сегодня явно уважил Зигмунда – расправы над ничтожным Гюнтером втайне желали все наши мужики.

Были сделаны подложные документы, что на хуторах сидит легальная бригада лесорубов, работающая на оккупационных властей. Причём папа Зигмунд сразу заявил, что хутора будут прикрываться минами от постороннего залезания туда «любого дурака». Продажная полиция нас и не трогала, сунувшись в лес пару раз и потеряв людей на подрывах, а американцы не горят желанием разминировать столь протяжённые массивы. А может и не хотят из-за русских?

И я уже сбился со счёта по количеству вынесенного мяса с минных полей и сколько мин – противопехотных, реже противотанковых (на грузовики), немецких и американских – было на этих полях поставлено на боевой взвод. На полк бы хватило точно. И встаёт картинка со вздыбленными взрывами мин БТРами и подрывающимися на «шпрингминен» солдатами. Это мне привычно, и я ещё, наверное, не наигрался… Может и отсюда моё ехидство на жизнь – без разницы кто убивать будет, меня уже давно убили, лишив надежд на счастье. Осталось только быть «сеятелем смерти» – после таких же, что были на бомбардировщиках.