«Королем макабра» Роллина был объявлен вполне заслуженно, но в этом содержалась лишь часть истины, отражавшая впечатление от его самых знаменитых стихотворений. Кстати, они были первыми переведены на русский язык – «Магазин самоубийств», «Чудовище», «Лунатик», «Маниак» и т. д. Чуть ли не столько же внимания уделял Роллина любимой им сельской жизни, местам к югу от Орлеана: он мастерски писал о море и о многом, что видел своими глазами. О литературе же им не сказано почти ничего, за несколькими очевидными исключениями: иной раз он иронизировал над Лафонтеном (даже стихи ему посвящал), выворачивая сюжеты баснописца наизнанку. Но вот парнасский гигантизм Адамастора (у Лакоссада), мифологические образы Кентавра и Ехидны (у Леконта де Лиля), Нееры и Титиры (у Луи Буйе) – все это в поэтике «Неврозов» немыслимо. Единственной реальностью для Роллина были взаимопроникающие жизнь и смерть, – был ли это хорошо знакомый нам по Тургеневу «серийный убийца» Тропман, «похороненный заживо» (прямиком попавший к нему из навязчивого бреда Эдгара По), или целая череда душевнобольных, одержимых маниакальными психозами: то это чье-то страстное желание увидеть мелькнувший под одеждой скрытый протез, то истерическая idée fxe палача, ждущего падения очередной головы в корзину, то человек, бреющийся опасной бритвой и как высшего счастья в жизни взыскующий мига, когда он наконец-то перережет себе глотку. Словом, весь образный ряд составляют те, кого из-за той или иной аномалии вылавливало из человеческой толпы более чем внимательное к таким вещам творческое око Мориса Роллина.

В ХХ веке появилась возможность разобраться в его психике. Как через сто лет после смерти знаменитого доктора Джонсона наука определила, что с детства прославленный «великий хан английской литературы» страдал и теперь неизлечимым синдромом Жиля де ля Туретта, чем и было обусловлено его доходящее до вандализма хамство и с ближними и с дальними, – так есть основания думать, что психика Мориса Роллина была затронута некоторыми впечатлениями, которые в XXI веке подавляются разве что с помощью сильных транквилизаторов. Поэзия Роллина, его страстная любовь к метонимии, выдает автора с головой. Роман Якобсон связывал метафору и метонимию с двумя полюсами афазии – расстройствами селекции и комбинации – и приводил в пример Глеба Успенского как писателя метонимического. Морис Роллина – куда более явственно метонимический поэт. Все эти его губы, зубы, волосы, груди, глаза и другие части тела, оторванные от их носителей, очень выпукло показывают его как поэта антиметафорического. Его призраки и даже Дьявол – ни в какой степени не родственники Дьяволу Леконта де Лиля, оплакивающему собственную кончину, они не служат воплощением вселенского Зла, не являются аллегорией: они почти материальны. Вся поэзия Роллина – о жизни и смерти, ничего не символизирующих и связанных между собой как сообщающиеся сосуды. Роллина кажется певцом ужасов и смерти лишь тем, кто знакомится с его творчеством по хрестоматиям, куда, само собой, попадают вещи, наиболее бьющие по нервам. Сейчас читатель получает возможность прочесть его главную книгу целиком – и самостоятельно решить, что это за поэт.

Многое в его поэзии «чужое», или, как говорили при советской власти блюстители соцреализма (дабы поспокойнее выгнать автора из редакции, а лучше – отбить у него охоту к писанию вовсе) – «вторичное». Однако лишь в насмешку можно считать вторичными доставшиеся Морису Роллина в наследство от Бодлера кота и курительную трубку, суккуба (из «Метаморфоз вампира») и парижские дожди (из «Туманов и дождей»). Правда, иной раз кажется, что Роллина своего учителя пародирует (как пародировал Лафонтена); чего стоит один лишь ревнивый кот, рвущий когтями в клочья грудь возлюбленной лирического героя – ведь в подобной ситуации у Бодлера (в «Мученице») на постели лежит просто обез главленный женский труп. Роллина никого не хочет напугать, но неизбежно проговаривается о своих собственных болезненных видениях и страхах. Отсюда и название книги – «Неврозы», данное столь точно, что без него (или без них?) книга, видимо, никогда не возникла бы.