Я сжимаю член у дрожащей головки и изливаюсь на плоский животик с кинематографичной родинкой. Сперма ложится на бледную кожу белесыми блестящими каплями, и я размазываю их по всему животу, тяну след к груди и останавливаюсь у еще не опавших от прилива окситоцина сосков. Лали счастливо улыбается, смотря в потолок. Так накрыло, что до сих пор не в себе.

Подсовываю руки ей под лопатки и колени и поднимаю повыше. Укладываю головку со спутанными, влажными волосами на подушку и обрушиваюсь рядом. Собственнически подтаскиваю Лали к себе, хотя своей еще ее не сделал — так, пометил, что моя.

— Можно еще? — простодушно спрашивает она, провернувшись в моих руках и обратившись ко мне лицом.

Искушение слишком велико. Притягиваю ее к себе и целую в губы, вталкивая в приоткрытый ротик ее собственный вкус. Целую долго. Так долго, что уже не хватает дыхания ни мне, ни ей. Расцепляемся, одновременно наполненные и опустошённые.

Тянет отрубиться, но уснуть сном младенца не дают пакостные мыслишки в голове. Вот что бы стало с Лали, если бы я случайно не оказался в тех краях? Они бы ее разорвали, не оставив ничего. Бессознательно сжимаю пальцы в кулаки.

— Слушай, ты зачем пошла на съем, будучи девочкой? Неужели других путей не было? Пойти полы мыть или, не знаю, продать что-то из вещей.

— Я пробовала, — произносит глухим голосом со звенящей хрипотцой и утыкается носом в мое плечо. Внутренности стискивает колючей проволокой, и я просто касаюсь ее лба губами. — Я пыталась мыть полы в школе по вечерам, но надо мной стали смеяться. Еще сильнее, чем обычно. Ребята обливали меня грязной водой, заталкивали тряпки в сумку…Называли замарашкой. А вещи я уже все давно продала. Ничего не осталось, что можно было обменять хотя бы на пачку крупы.

— Никакая ты не замарашка, — сконфуженно шепчу я. — Пообещай, что больше на такие дела не пойдешь.

Завтра отвезу ее в магазин и куплю красивое платье. А лучше два. Весь отдел скуплю, к херам. Красивая она и…беззащитная такая. Никому в обиду не дам.

— Обещаю, — кивает Лали и вновь заглядывает мне в глаза. От этого взгляда внутренности словно в блендере крутит. — У тебя кто-то есть? Девушка? Жена?

«У меня есть ты», — почти срывается с губ, но нельзя так уж плыть, и я просто ее успокаиваю: — Нет. Я одинокий волк.

Лали приподнимается на локте, вновь подцепляет меня на крючок своего оленьего взгляда и спрашивает крайне заискивающим тоном:

— Ты позвонишь завтра насчет детей?

Блин, совсем забыл. Несвойственное мне чувство вины дергает нервом в грудине, и я понимаю, что все-таки придется поднапрячься. И в то же время так гордо за малышку стало. Молодец она, что за своих зверенышей, наклепанных мамашей-инкубатором, готова глотки драть.

— Утром позвоню, — целую ее в кончик носа. — Спи.

Смотрит на меня сонными глазками и уютно сворачивается в моих руках большой грациозной кошкой.

Я не сплю с женщинами. Я с ними трахаюсь, а потом выставляю из своей постели или сам ухожу из чужой. А сейчас мне хочется спать с ней в обнимку. Либо старость, либо меня просто так забирает ее типаж.

Поворачиваюсь набок и приподнимаюсь на локте. Лали скинула с себя одеяло и разметалась по своей половине кровати. Да, да, девчонка из трущоб каким-то непостижимым образом отжала у меня половину далеко не брачного ложа.

Меня и так мучит утренний стояк, а тут еще такое зрелище. Девчонка лежит на животе, выпятив соблазнительную попку, и подсунув под щеку подушку. Тянусь к ней и провожу пальцем вдоль позвоночника и до самого копчика. Лали что-то сонно бормочет и покрепче обнимает подушку. Я целую торчащее плечо и накрываю ее одеялом.