Внезапный крах советского экономического планирования положил конец подобным дискуссиям. Он оказал большое влияние на научный мир и сопровождался общим ликованием по поводу победы демократии и либеральной рыночной экономики, в некоторых случаях даже гипотезами о конце истории. Вот весьма показательный вердикт: «Социализм порождал нищету и неэффективность, не говоря уже о массовых убийствах, осуществленных несколькими коммунистическими диктаторами, практиковавшими его. Капитализм, напротив, обычно порождал развитие и богатство»[213]. Вследствие этого «новая экономическая компаративистика» сконцентрировалась на «вариациях капитализма», о чем мы еще поговорим в следующих главах.

Здесь же мы продолжим тему наследия централизованного планирования, которое сыграло такую значительную роль в посткоммунистической попытке перейти к рыночной экономике. В мире, где рыночная экономика оказалась единственной выжившей экономической системой, было достаточно просто допустить две необоснованные предпосылки: во-первых, что все страны с централизованным планированием теперь с удовольствием перейдут к чисто рыночной экономике, а во-вторых, что этот переход можно осуществить простым уничтожением регулирующих органов старой системы.

Основная цель настоящей главы – оспорить эти предпосылки. Исследуя роль той рыночной активности, которая происходила и до сих пор происходит в условиях самого жесткого централизованного экономического планирования, мы подготовим почву для дискуссии о той дальновидной инструментальной рациональности, которую принято связывать с нормально функционирующей рыночной экономикой, и о роли укорененных норм и верований, которые должны подкреплять системы формальных правил и изменить которые оказалось сложнее, чем формальные правила.

Перед тем как перейти к рассмотрению этих задач, нам придется сделать краткое отступление и обсудить терминологическую путаницу, окружающую политическую и научную коммуникацию в постсоветском мире, которая мешает пониманию действительно важных факторов успешных институциональных изменений.

Во-первых, отметим, что триумф рыночной экономики остается неполным. Пять коммунистических стран упорно продолжают придерживаться системы советского типа в разных вариациях. Помимо выдающегося случая Китая, у нас есть пример Вьетнама, Лаоса, Кубы и Северной Кореи. Возникает занимательный вопрос: до какой степени эти бастионы можно рассматривать как показательные для экономической системы, которая продолжает фундаментально отличаться от рыночной экономики?

С тех самых пор, как в 1978 г. Дэн Сяопин начал проводить осторожные реформы, в Китае наблюдается стабильно растущая зависимость от элементов рыночной экономики. Вдохновленные экономическим успехом Китая, Вьетнам и Лаос также начали двигаться в этом направлении. В противоположность им Куба и особенно Северная Корея сохраняют режимы, упорно не желающие платить политическую цену за потенциальные экономические улучшения. Дополнительно усложняет картину возрожденная тоталитарная Венесуэла, которая, скорее, удаляется от рыночной экономики, чем приближается к ней.

Новизна всей ситуации отражается в недавно появившейся и даже забавной игре по придумыванию ярлыков, в ходе которой ученые мужи и правительства предлагают свои наборы замысловатых необходимых признаков как демократии, так и рыночной экономики. Список этих признаков длинен и всем хорошо знаком, так что здесь воспроизводить его нет нужды. Важно, однако, то, что мотивация подобной изобретательности бывает двух типов, и эти типы отражают разницу между институциональным выбором и институциональными изменениями.