Из приведенных цифр нужно сделать три важных вывода. Во-первых, страны, достигшие экономического развития и стабильного снижения депривации, не принадлежали к числу тех стран, которые получили больше всего поддержки и финансовой помощи из-за рубежа. Это говорит о том, что в определенных условиях рыночные силы работают куда лучше, чем зарубежная помощь. Довольно удивительно, к примеру, что с 1961 г., когда процветающая британская колония Танганьика получила независимость, по 1998 г., когда Танзания была причислена к беднейшим странам мира, ВВП на душу населения в стране вырос с 418 до 553 международных долларов. За это время показатель ВВП на душу населения в Южной Корее вырос более чем в 10 раз – с 1124 до 12 152 международных долларов[85]. В то время как Танзания шла по пути «африканского социализма» при активной поддержке Запада, Южная Корея выбрала стратегию экономического роста на основе экспорта.

Второй вывод довольно парадоксален в том смысле, что «страны-победители», экономическое развитие которых шло в соответствии с верой во всесилие возможностей и собственного интереса, почти никогда не приводятся в подтверждение верности теории. Об их достижениях почему-то отзываются как о «чуде» – начиная немецким Wirtschaftswunder в Германии при Конраде Аденауэре и заканчивая мощным ростом «азиатских тигров». Немало споров велось о том, как объяснить эти случаи, предпринимались попытки найти эконометрические доказательства того, какие факторы роста сыграли тут наибольшую роль. Пожалуй, самым отрезвляющим было предположение Пола Кругмана, который сказал, что никакого чуда в этих странах не наблюдалось, а наблюдалось лишь большое количество усердного труда[86].

Третий – возможно, самый пессимистичный – вывод касается плачевных результатов, достигнутых «нестабильными» странами. Наперекор всеобщей вере в конвергенцию и догоняющий рост сегодня мы наблюдаем мир, четко поделенный на победителей и проигравших. Ландес в присущей ему прямолинейной манере описывает ситуацию следующим образом: «В мире есть три типа стран: страны, в которых люди тратят много денег на то, чтобы похудеть; страны, в которых люди едят, чтобы жить; страны, в которых люди не знают, как и когда они в следующий раз поедят»[87].

Посреди растущего пессимизма по поводу возможности стимулировать развитие в странах третьего мира в хаос внезапно окунулись страны второго мира. Когда Советский Союз и страны Восточной Европы, в которых господствовало централизованное планирование, погрузились в кризис, этот кризис показался многим «окном возможности» для внедрения «системных изменений». Надежды возлагались преимущественно на силы, заключенные в возможностях и собственных интересах, и высвободить эти силы должно было дерегулирование.

Хотя напрямую никто этого никогда не говорил, временами казалось, что «вашингтонский консенсус»[88] о том, как нужно проводить реформы, был основан на убеждении, что сочетание демократии, рыночной экономики и верховенства закона представляет собой некое естественное исходное положение дел в обществе. Если двигаться из этого состояния, успех будет гарантирован при условии устранения всех помех. Заявления, сопутствовавшие реформам, отчетливо отражали это убеждение. К примеру, выражалась надежда на то, что «грабительскую руку» государства можно будет одеть в «бархатную перчатку» приватизации[89].

Однако результат оказался весьма далек от ожиданий. Вместо того чтобы продемонстрировать стремительное восстановление экономики и догнать Запад, все страны с экономикой переходного типа погрузились в переходный кризис, за которым последовали общественные пертурбации, иногда весьма и весьма серьезные