Если бы мир действительно функционировал согласно стилизованным правилам из учебника по экономической теории, многое в нем было бы иным, в частности, мы могли бы с полным правом ожидать наступления конвергенции. Даже если вначале ситуация в каких-то странах была бы не слишком удачной, освобождение торговли могло привести к выравниванию цен на факторы производства, а возросшая мобильность как труда, так и капитала должна была способствовать улучшению аллокации факторов производства, что привело бы к сокращению разницы в экономической эффективности, богатстве и благосостоянии. Однако если мы посмотрим на то, как развиваются события в реальном мире, мы найдем очень мало свидетельств того, что такая конвергенция действительно происходит.

Глядя на опыт последних двух веков, мы видим два выдающихся паттерна, которые подтверждают наши слова. Первый паттерн – это необычайный скачок развития, по следам которого были написаны такие книги, как «The Rise of the West» («Возвышение Запада»)[71], «The Rise of the Western World» («Подъем западного мира»)[72], «The Unbound Prometheus» («Освобожденный Прометей»)[73], «How the West Grew Rich» («Как Запад стал богатым»)[74], а также «The Origins of Capitalism and the “Rise of the West”» («Происхождение капитализма и “возвышение Запада”»)[75]. Второй паттерн – это неудачные попытки менее успешных стран нагнать Запад, соревноваться с его успехом или даже имитировать этот успех. Такие неудачные попытки породили несколько пренебрежительное выражение «The West and the Rest» («Запад и все остальные»)[76].

В то время как XIX в. был временем колониализма и империализма (факторов, которые впоследствии стали считаться причиной отсталости стран третьего мира), только в XX в. пропасть между богатыми и бедными, или между Севером и Югом, разверзлась по-настоящему. По расчетам Энгаса Мэддисона, еще в 1820 г. средний уровень валового внутреннего продукта (ВВП) на душу населения в тогдашних «недоразвитых» странах составлял около половины аналогичного показателя в развитых странах. Однако к 1998 г. «пропасть в развитии» выросла ни много ни мало в 7 раз. Если сравнить Соединенные Штаты и Африку в этот период, увидим, что пропасть разрослась до достойного сожаления соотношения 20:1 и продолжала расти[77].

Как объяснить эти явления? Перед нами встают две непростые задачи. Первая, основная задача: объяснить, почему с течением времени разные страны добились таких разных экономических результатов. В своей основополагающей работе об институциональных изменениях, процитированной в предисловии, Норт подчеркивает важность именно этого вопроса: «Главная загадка человеческой истории – как объяснить широкую дивергенцию траекторий исторических изменений»[78].

Вопрос, заданный Нортом, затрагивает саму суть веры экономистов в возможности и собственные интересы: «Почему бы политическим руководителям государств со стагнирующей экономикой не заимствовать у других более успешную политику? Как объяснить глубокие различия в экономическом развитии на протяжении длительного периода времени?»[79]. Этим же вопросом задается Авнер Грейф в дискуссии о роли культурных убеждений: «Почему общества не перенимают институциональную структуру экономически успешных стран?»[80]. Действительно, почему?

Ответ Норта на заданный им вопрос вызывает большой интерес, в том числе и потому, что он недвусмысленно списывает всю вину на пробелы в развитии применяемой теории: «Сосуществование разных экономических систем и различия в их функционировании в течение долгого времени также не получили удовлетворительного объяснения со стороны экономистов, занимающихся вопросами роста, хотя они прилагают к этому огромные усилия в течение последних 40 лет. Этому есть простое объяснение: применяемой теории не под силуэта задача»