И в третьем сне за мной пришли опять,
но не меня, чья плоть была раздета, —
что плоть! – они пришли мой дух распять.
И чтоб спастись, тройным усильем воли
я ото сна восстала: сквозь восток,
изнемогавший от фантомной боли,
кровавым солнцем прорастал цветок.
* * *
О муки совести нечистой,
разворотившие кишки!
Когда твой ум, твой царь речистый,
на лобном месте без башки.
О, мука мук, Борисов комплекс,
когда, как шапка на воре,
горит душа. О, этот компас
со стрелкой, вздёрнутой горе!
* * *
…Ибо учат спасаться в школе
от фосгена – не фимиама.
Здравствуй, русское минное поле:
слева-справа
и прямо —
яма.
Нет отечества. А над местом —
дым отечества. Будь он неладен!..
Бедный Ленин под дом. арестом
пишет письма дыша на ладан.
Из дневника учителя
…Брыкаются стреноженные отроки,
и удила грызут отроковицы,
и сотрясают воздух наши окрики,
ежовые лысеют рукавицы.
Когда сквозь форму прорастают школьники,
они устоям нашим угрожают:
о смысле жизни думают соколики,
и соколят отличницы рожают.
И вырастают – вскормленные литерой
и улицей – в условиях нормальных:
сыны отчизны – из формальных лидеров
и блудные сыны – из неформальных.
И переходит качество в количество,
и переходят, как из классов в классы,
почти что гармонические личности
в почти что героические массы.
* * *
Это в Токио с неба летят лепестки хризантемы,
а у нас, словно розга, сечёт ледяная лузга:
это наша зима, это вечная русская тема,
это русская смерть, до которой четыре шага.
Это в парках дубы, толстомясые, как баобабы,
ибо снег – это мёрзлое мясо на русских костях.
Это в каждом дворе задубелые снежные бабы,
что пасут мелюзгу да мужей-недоумков костят.
Это все мы, погрязшие в русском быту, словно в блуде,
ибо: кто всех сильнее на свете? Не мучайтесь! Быт.
И спешат по бульварам обычные снежные люди:
кто в детсад, кто в госстрах, кто в бессмертье,
а кто в Массолит.
Это органы зренья и духа залеплены ватой:
продираем глаза, прорубаем в отчизну окно.
Только как разобраться, кто самый из нас виноватый,
если белая наша Россия – сплошное пятно.
* * *
Русская жизнь насквозь литературна.
Мы страна слова (оно наше дело).
Мы живём по-писаному: с листа.
Я к вам пишу – чего же боле?
Что я могу ещё сказать?
«Пишу», «сказать» – это поступок,
это для Татьяны, «русской душою», дело.
Да ещё какое!
Дело жизни.
Дело судьбы.
Дело женской русской судьбы.
Сначала я молчать хотела…
(молчать – не говорить – не делать).
Чтоб только слышать ваши речи,
Вам слово молвить…
«Слышать», «молвить» – это тот
прожиточный минимум, без которого
нельзя.
Но в том-то и дело, что
Слово – это первотолчок: оно
«было в начале», а потом – была
жизнь, был весь мир.
Слышать – молвить – это самообман
(слукавила!), точнее, это первотолчок сердца.
На самом деле Татьяне, как всякому русскому сердцу,
нужен весь мир и вся жизнь
другого человека.
Она проговаривается:
«…Была бы верная супруга
И добродетельная мать».
Ваша, Онегин, супруга,
Ваших детей мать:
неужели Вы не поняли?
(Вы – поняли:
«Когда б мне быть отцом, супругом
Приятный жребий повелел…»)
Ибо Вы – «воля неба»
(читай: написаны на небесах).
Татьяна хочет, чтобы Он(егин)
был для неё всем в обмен на всю себя
(«судьбу мою… тебе вручаю»).
Но – не пришлось.
Встретившись в пространстве,
разминулись во времени:
условие необходимое, но не достаточное.
Как в школьной теореме.
И ничего не докажешь.
Он в другом кругу, точнее,
на другом витке,
ибо круг у нас один.
И всё вернётся на круги своя.
Туда, где (в 1831 г.)
«я думал: вольность и покой
замена счастью. Боже мой!
Как я ошибся…».
И всё вернётся на круги своя.
Туда, где (в 1834 г.)
«На свете счастья нет,
но есть покой и воля…»
Это закон русской жизни:
возвращаться по кругу к тому,