Шиплю от боли, откидывая нож в сторону, отрываю бумажные полотенца от рулона стоящего на подставке, оборачиваю плотным слоем. Но порез очень глубокий.

Зато притупил ноющую груднину…

— Я всегда знала, Диана, что хозяйка из тебя никудышная, — слова летят в спину, и я даже внутри чертыхаюсь матом, узнав этот голос.

Клара Игнатьевна. Мать Демида.

Кто дал этой женщине ключи???

Я запрокидываю голову к потолку, отсчитываю до десяти прежде, чем повернуть к ней и натянуть самую дружелюбную улыбку, на которую только способна сейчас.

Она стоит у кухонного острова, придирчиво оглядываясь вокруг. На ней ее любимая шуба в пол, подарок сына, и уродская шляпа, которая абсолютно ей не к лицу. И ужасное черное перо, кричащее о том, что какую-то бедную птицу убили ради того, чтобы эта женщина ходила по улицам с гордо поднятой головой.

Не знаю… Я ее не ненавижу. Но и полюбить мы друг друга не смогли. Ей все во мне не нравилось, как я готовлю, как я слежу за домом, как воспитываю детей.

Эти вечные колкие фразы: “Ой, а Демидик любит кашку на молоке.”.

Или: “Дианочка, твоя курица абсолютна сухая, мой сын такое есть не любит.”.

Иногда, из-за сильного давления этой женщины и из-за сильного влияния ее на сына, я старалась угодить. Старалась подстроиться.

А он не оценил…

— Пыльно у тебя, дорогая, — снимает свои кожаные перчатки и складывает их на столе рядом с сумочкой, — Надо обязательно делать влажную уборку хотя бы раз в день. У тебя дети, не нужно им этой гадостью дышать. Ой, кстати, свари-ка мне кофе.Только не такой, как ты обычно делаешь, горький. Аккуратно поджарь в турочке и потом кипятком залей, как я учила.

Ее улыбка во все тридцать два просто сияет как начищенное серебро, а у меня за эти пять минут уже глаз дергается.

Вздыхаю, так хочу сказать, чтобы она встала и сама себя обслужила. Но сдерживаюсь.

Делаю кофе, как она учила, хотя я точно также всегда варила. Наливаю в кофейную пару и ставлю перед ней. Она кривит нос, и я уже жду новую порцию критики.

Рука ноет от боли, напоминая мне о том, что нужно держаться.

— Нет-нет, Дианочка, налей, пожалуйста, в тот красивый наборчик, который я тебе подарила на Новый год.

Она хотела сказать тот страшный уродский сервиз из прошлого века.

Также молча переливаю кофе в нужную ей тару и снова ставлю перед ее носом, пододвигаю к ней ближе вазочку с ее самыми любимыми конфетами.

Уже жду, когда она скажет, что на диете, а потом по привычке съест пять штук подряд. Я каждый жест ее знаю.

— Я вообще к своим любимым мальчикам приехала, — и ни слова про внучку, — Где Демидик и Леончик?

— Леон на тренировке, Демид уехал.

— Куда? — она разворачивает конфету из обертки, как я и говорила. Пред-ска-зуе-мо.

— К любовнице, — пожимаю плечами.

И в этот момент она начинает кашлять, поперхнувшись кофе и конфетой. Хочу позлорадствовать и даже улыбнуться, но помогаю свекрови выжить, стуча по спине.

— Что ты такое говоришь? — хрипит.

— Правду. Ваш сын мне изменяет. Наверно, уже очень давно.

— А ты что? — она отодвигает чашку на блюдце подальше, складывая руки на столе.

— А что я? Я хочу подать на развод.

— Как это? — ошарашенно смотрит на меня, словно я ерунду говорю.

— Вот так, — развожу руки в стороны.

— Диана, какой безрассудный поступок. Женщина должна быть мудрой. Ну пошел мужик налево, а ты закрой глаза, улыбнись, прильни к нему, да теплом согрей. И перехочет он ходить к другим.

Вот теперь пришло время мне округлять глаза. Все так просто? Забыть и забить, пока он других по отелям…

— Ты же девочка неглупая, из такое интелигентной семьи. Родители у тебя оба с ученой степенью. А с мужчинам обращаться не научили.