Дэвид удивленно уставился на торговца: только что он наблюдал, как лавочник улыбается, запаковывая необходимые Дэвиду вещи дроиду. Тогда торговец не замечал его, а сейчас ведет себя так, будто Дэвид единственный, кто стоит на этой улице. И голос его изменился, и даже взгляд. Он стал холодным и надменным, и в нем уже не чувствовалось желание угодить. Хотя торговец изменил к нему отношение сразу же, как только понял, что у него нет денег.

– Нет… – Дэвид растерялся. – Наверное, нет. У них ничего не затекает, только ломается. Но тут массажер вряд ли поможет.

– Противненькая была птица, – скривился лавочник. – Киборгизация дурно влияет на характер.

– Как это так?

– Эти киборги совсем ненормальные, особенно те, что помельче. И чем мельче, тем противней.

– Вы про мышей? – озадаченно спросил Дэвид.

– А разве бывают мыши-киборги?

– Не знаю… просто они мелкие.

– Я про попугаев. У моего племянника был один. Милый, хорошенький попугайчик. Мог спеть песенку, если дашь ему кусочек сальца. Когда я наступил на него и сломал ему хребет, пришлось выложить кругленькую сумму, чтобы вставить несчастному новый. А заодно часть крыла, мозжечок и два глаза. С тех пор он больше не пел, а только матерился. Стал похуже, чем мой зять. И голосит каждое утро, когда все еще спят. Специально выбирает время, когда все заснут и начинает орать, а еще два раза нагадил мне в суп. Понимаю, может, я провинился перед ним, поэтому он и клюет меня в левую пятку, которой я его раздавил. Но ведь он и другим пакостит, абсолютно всем, кого видит. Испортилась совсем птица. Говорю вам, киборгизация дурно влияет на характер.

Олива хотел сказать еще что-то – Дэвиду показалось, что именно ту фразу, которую нельзя было произносить. «Что не рождено не имеет смысла». Но торговец только вытянул губы, заинтересованно склонив голову – из кармана дроида торчали его товары в подарочной упаковке.

– Не думаю, что этот ворон был хорошим до того, как стал киборгом, – угрюмо проговорил Дэвид. – Вороны умные, и весь их ум уходит в хитрость. – Он встречался однажды с вороном и помнил, как тот вытаскал все его семечки из кармана, когда он нежился на солнышке и не глядел по сторонам. – А еще они не умеют делиться.

– Никто не умеет делиться.

– Надо вызвать медиков, – обеспокоенно сказал Дэвид и активировал браслет.

– Погоди, – торговец Олива легонько дотронулся до запястья Дэвида кончиками пухлых пальцев. – Пусть полежат. – А потом, когда встретился с его изумленным взглядом, добавил: – Думаешь, такая ерунда приключилась только у нас? Она по всему городу. Этим ребятам уже не поможешь, пусть медики едут к тем, кто еще остался жив…

Нет, он вовсе не переживает, догадался Дэвид. Он просто не хочет, чтобы они выжили.

«Дэвид, ты не видишь дальше собственного носа», – так любил говорить его начальник, и частенько произносит эту фразу до сих пор. Нос у Дэвида задубел, и неприязнь распознать ему никак не помешал.

– Вы согласны с этой женщиной? – озадаченно спросил Дэвид, – Я видел, как люди на нее смотрели.

– И как же?

– Как… так же как вы. Будто она в чем-то права.

– И что с того?

– Но она киборг, – Дэвид шмыгнул сопливым от холода носом. – Она киборг так сильно, что дальше некуда. Она почти дроид… но говорит, что киборгом быть плохо. Я не понимаю.

– Сколько тебе лет?

– Четырнадцать.

– А мне тридцать. Я помню, когда Нэнсис была другой. Если бы ты знал, что случилось, то не говорил бы так. Если ты имеешь ввиду сапожника без сапог, то это неверное представление. Иногда нужно выносить обувь в кровь, чтобы понять, что она тебе не подходит. Нэнсис выносила сотни таких пар. Она лучше знает, чем все мы.