Харри и Саманта были глубоко потрясены увиденным и по дороге назад обсуждали вероятность того, что ребёнок унаследовал какой-то музыкальный талант. Они решили, что нужно нанять учителя музыки, который бы научил её играть на каком-нибудь инструменте.

Год спустя Саманта наняла для Линды преподавателя по скрипке. Это предприятие окончилось полным провалом. Ещё через два года, когда Харри и Саманта убедились, что нестинарские танцы – исключение в болгарском фольклоре и практикуются лишь в двух-трёх местах страны, они записали ребёнка в кружок народных танцев при местном библиотеке. Хотя к тому времени семья уже постоянно жила в Эдинбурге, авиабилеты в Болгарию были дешёвыми. Мать и дочь проводили каникулы на болгарском побережье, и уроки в библиотеке продолжались.

Линда бегала по песчаным берегам, научилась прыгать в море со скал на мысе и даже начала соревноваться с местными детьми – кто дольше пробудет под водой без дыхания. Благодаря общению с ними она выучила болгарский и греческий языки, так что к четырём годам говорила на них с такой же лёгкостью, как на английском своей матери и шотландском – дедушки по отцовской линии.

Когда работа позволяла, доктор Харри Смит присоединялся к семье. Он надевал старые джинсы и отправлялся на рыбалку с местными рыбаками, сажал помидоры в саду и научился пить ракию. Когда Линде исполнилось двенадцать, она уже умела танцевать почти все болгарские танцы, чьи сложные ритмы вызывали восхищение у её одноклассников в Шотландии.

Они втроём больше никогда не посещали праздник нестинарей.

***

В тот вечер, когда семья Смит бежала к машине с кричащей дочкой, от толпы отделилась тень и проследила их до кустов сирени, где они припарковались. Яна заметила эту пару ещё тогда, когда готовила лопаты, чтобы мужчины могли развести костёр. Среди туристов были и другие семьи с детьми, но только эта девочка была того возраста, каким сегодня была бы Эленка – и всякий раз, когда Яна видела ребёнка этого возраста, она вглядывалась в него с мыслью, что, может быть, это её ребенок.

Когда Дима начала нестинарский танец, Яна не сводила глаз с малышки. Ей показалось, что в маленьком личике, освещённом углями, она узнаёт знакомые черты. Она слышала, что родители говорят на другом языке, и когда девочка начала покачиваться в такт барабану, Яна сперва удивилась. Много раз она видела, как иностранные туристы, ежегодно присутствующие на празднике, пытались включиться в хороводы, которые местные жители водили на площади в конце вечера. Яна установила, что все иностранцы любят болгарский фольклор, но немногие справляются с танцевальными шагами. Если бы у неё было больше знаний в музыке, она бы сказала, что причина кроется в неравномерных размерах, характерных для болгарских народных танцев и слишком чуждых западному миру.

Однако покачивание ребёнка было вполне ритмичным. Где-то глубоко в сознании что-то закричало, что это – Эленка, и что гены в ней вспомнили ритм её предков. Яна прижала руки к груди, будто пытаясь остановить сердце, которое подступало к горлу. После расставания с Эленкой она столько раз провожала взглядом младенцев, которых встречала, что устала обманывать саму себя. Тем не менее она не могла отвести глаз от девочки, которая протягивала ручки к нестинарам, не переставая покачиваться в ритме их танца.

Может, у девочки просто был музыкальный слух, или же… Яна почувствовала, как начинает задыхаться, и резко тряхнула головой, чтобы вытрясти слёзы из глаз. Нет, сказала она себе, хватит! Если хочет жить – пусть едет и ищет Эленку, пока не найдёт её – или пусть остановится и выйдет замуж, в надежде, что новый ребёнок навсегда положит конец этим терзаниям