Нестихи Второе пришествие аленького цветочка

© Второе пришествие аленького цветочка, 2025

ISBN 978-5-0067-2295-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Транзакция перевода дракона в закон

Основная тема Нобелевского доклада и монографии в жанрах наив, заумь, диагональное мышление, толкование слов:

смерть среды рождает организмы.

СМЕРТЬ СРЕДЫ ХРИСТИАНСТВА в ВЕЛИКУЮ ОККУЛЬТНУЮ СЛАВЯНСКУЮ РЕВОЛЮЦИЮ родила ОРГАНЫ ЧРЕЗВЫЧАЙНОЙ КОМИССИИ —

православных ЧЕКИСТОВ.

Органы церковной безопасности, в будущем – это органы ВЧ Комиссии, стали брать КОМИССИЮ с народа СМЕРТЬЮ их ПРАВА. Языческое, православное «дохристианство» брало КОМИССИЮ с народа СМЕРТЬЮ их ГРЕХА – оправданием.

Всё ниже написанное – это эзотерика – то, что было до науки, перед ней.

Учёные лишь черпают знания из эзотерических архивов, затем переносят их в лаборатории и проверяют в пробирках.

Эзотерики всё знают наперёд учёных: им не надо проверять и доказывать.

Ибо из доказательства следует закон, а свободный закон-дракон может быть опасен.

Внимание, пациенты института мозга имени Бехтерева представляют: то, что не представляют себе учёные этого же института, изучающие и лечащие своих пациентов.

Темы: Сатира Шарли Эпдо, Юмор-Умора-Амур, Законофилия, Драконоведение, Органомания, Фаллософия, Ченнелинг, Диагональное Мышление, Мировой Заговор, Атлантическое Православие, Конспирология, Толкование слов, Переводы с русского на русский.

In Nomine Dei Nostri Satanas, Luciferi Excelsi.

Нестихи – это не стихи, это не научная, эзотерическая медитация, стихотворения в прозе, проза в стихах, в жанре ченнелинг, наив и заумь.

Мы воображаем из себя причину появления слов.

Мы – пленники голодного рассудка.

Из нам не явленного смысла

готовим плов для хищного желудка.

Приправим блюдо ревностью и злостью,

порежем жадности кусок,

и, чтоб не подавиться костью,

её под нож заточим о брусок.

И вот на трапезу собрались

все господа: король, валет и туз,

и только дамы задержались,

их долго парили из Муз,

добавив музыки и визга,

и мозга – из мужского организма.

Кисель сварили на десерт

из возражений и антагонизма.

Игру по скорому поставили на кон,

закрыли на замок закон,

карт бланш, пирожные и корж,

и тут реваншу пригодился нож.

Реваншу голого цинизма

нож послужил оценкой артистизма.

Висят на языке слова,

они хотят иметь права:

права на человека.

Свобода, воля, тело, боль,

закон, запрет, наука, право.

Добро играет свою роль.

Актёру Зла: овации и браво.

Добро – Материя, процесс, живой спектакль.

Зло – это прах:

когда к добру срок годности явился.

Где славы нимб, где истины пентакль:

в коробке драгоценных слов —

на них народ купился.

Слова, как драг металл, наркотик из эфира,

упрямый человек на них купил все чувства мира.

Самооценку переиздают слова,

чтоб человеку не мешала голова.

Был Божий человек так мил,

пока себя словами оценил.

Всегда рабами были мы,

в одной лишь букве разница:

slavs или slaves – раб Солнца иль Луны,

всегда нас посылало Небо в розницу,

в своё небесное имение,

ему не интересно у товара мнение.

Счастливыми рабами Солнца,

у костерка прозрачного оконца,

кололи свастики тотем,

гулять водили нас в Эдем.

Нам Солнце золото дарило,

молчание рабов – их прав мерило.

Оправдываться повода не ждали,

однако поводок с нас не снимали.

Рабы Светила звали'сь славянами,

пороли нас словами пряными.

Рабов со львами на арене —

их в гладиаторы назначили цари,

на главной сцене,

чтобы к себе привлечь внимание,

и отобрать отвагу и влияние,

за золото в монетах,

за право победить,

и в силе цезаря народы убедить.

А позже крепостными стали мытари,

а их владельцы записались в бары.

В рабов славяне перекочевали,

когда словами новыми их потчевали,

и меч отняли и зеркальный щит отменный,

и цепи золотые рабства.

Религии неприкосновенной

не ожидали подлого коварства,

иммунитета фиговый листок,

пригнавшей ветром на восток,

на органы надели,

а далее – рабы наделе:

лаг половых гулага,

рабы совхоза и сельпо продмага,

рабы варёной колбасы

и ранней утренней росы.

Подумаешь рабы:

уж лучше, чем быть рыбой,

иль телевизора огромной глыбой,

иль соловьём на глупой ветке,

или углём в чугунной вагонетке,

ведь сам Господь

Электроток давно живёт в розетке,

как раб он поджигает кинескоп,

мы все – рабы, и даже мент и коп.

Сейчас рабы мы умного смартфона,

он в пропасть нас ведёт

под запись с микрофона,

нам улучшая жизни качество,

записывая в новое батрачество.

Умнее человека слово было,

пока приставку окончанием накрыло.

Тогда умение превратилось в мнение,

любой-в любовь, а выживание-в подчинение.

Теперь у человека нет души,

с ней в интернет играют малыши.

Сам человек-давно в неволе-Вольт,

и ум и сила в человеке Кольт.

Мы – перекрестие мишени,

заложники креста и хрени,

снаружи права не имеем,

мы тварь внутри дрожащую лелеем.

Когда ошибки назначили грехами

все человеки стали пастухами:

грехи пасти, чтобы себя спасти,

от весточки случайной совести.

От ангела Иммунитета,

крушащего запреты без кастета,

от дяди Миши-Мануила,

чья дочка Помощь очень мила.

Так в человеке возник антагонизм:

питается грехами организм,

и от греха бежит, меняя дату вылета,

боясь с небес упасть всемирного залёта,

не насладившись крутизной полёта.

Но воздержание долгое от всех грехов

не сняло подозрительных оков,

напротив, око встало против ока,

а зуб застрял между клыков.

У Боли появилось оправдание:

в зачёт себе загадывать желание,

быть невидимкой для анестезии,

и притворяться амнезией.

Копили мы грехи и брали на себя,

пока внутри скопилась вся депрессия

– из мыслей толчеи о безопасности,

которых мы стыду придали гласности,

из очереди в слово воплощение,

чтобы вернуть себе прощение,

что в зеркале осталось отвращением,

к голографической толпе, к словам,

интеллигентным, недоступных головам.

На голову надели толкований сито,

грехами голова порезана-побрита,

с вещами на этап-нам из кормушки голос,

теперь не упадёт с твоей макушки волос.

Энергия греха мистически легка,

как пёрышко у мотылька:

чуть дунул-сила тяготения,

и вот – уже желание и хотение,

чтобы отчалил айсберг нетерпения,

и к пламени спешить на всех перах,

как раненый Титаник на парах,

от грубой силы белой льдины,

как добрый зверь от нелюдины.

Не знает мотылёк, что пламя – грех,

он смело палит перьев мех,

от Смерти получает удовольствие,

огонь поставив на довольствие.

В толковом нимбе головы так много слов,

что не имея как их применить —

из них готовят плов,

по вкусу добавляя мыслей нить.

Спасение, воскресение, наслаждение,

меж ними благодарности течение:

лишь благодарности флюид

в огне астральном не горит.

Он смазка лёгких состояний,

в пути событий и признаний,

вот негатива к позитиву,

флюид меняет всю картину.

Смерть – окончания срока вещи.

Как гвозди из доски вытаскивают клещи,

чтоб быть прибитой снова,

вот два рывка и новая доска готова.

На ней уж лака слой за слоем,

по образам идёт конвоем.

Покрытий липких череда,

для блага, дара, смерти – «да».

Смерть – да, жизнь – ад,

если укажешь наугад.

Смерть есть ничто,

Жизнь есть никто,

но будет вечен конь в пальто.

Коза, баян, вопрос-ответ,

все посылают нам привет,

игла и курица в яйце,

все примостились на лице.

Несправедливостей багаж приводит к утомлению.

Мы, обвиняя, входим в раж

невинных посрамления.

Угрозыск рыщет в нашей голове,

берёт одну улику, пишет-две,

пытает вольные найти Стремления,

доводит Мысли и Слова до удивления,

Закинув намерение в стремя,

переписав на Обвинение Время,

чтобы лишить наследства Оправдание,

и вызвать рвоту у Признания,

от состояния правоты сознания,

без мысли о грядущем преступлении,

ещё не находясь в известном заведении.

Нам всё равно-мы можем разбежаться,

дать телу на молекулы распасться,

или во всех грехах заранее признаться,

пойдя на поводке бездушного закона,

забыв о сказке про дремучего дракона,

оставив ядрам атомов заряд,

болезни лучевой-религии лукавой:

казнить и обвинять вокруг и всех подряд.

У человека два лишь измерения,

посередине – Ожидания Тление:

поднять наверх и опустить решение,

к ворам податься иль к святым,

процент платить или калым.

Угрозу потчевать уликами сырыми,

в опасность заворачивать спасение,

пугать волками серыми и злыми,

наше позорное, тщеславное хотение.

Мы вольны делать, что хотим,

искру выпрашивать у трения,

за шею молнию хватать,

чтобы усилить узость зрения.

Но, видит даже чёрт:

нет лучше и ценнее знания,

чем бога Случая святое Оправдание.

Любой – вот ключ утерянный к любому,

теперь «любой» подобен троллю или гному.

Любой был лю'бый, жил один для всех,

по случаю, для радостных утех.

Любой живёт без сумасшествия привязки,

из случая невидимым выходит, как из сказки.

И в качестве секрета:

жизнь дарит Случай Любому без запрета.

На холст наносят всю палитру краски,

в котором прячут дверцу в рай,

где после рая сразу край, по краю, на краю,

и где в раскрой берут тебя и жизнь твою.

Привязка там-где выяснение отношения,

где вместо секса-серьёзные сношения,

как у политиков: конвой и котики,

где вместо фаллоса-копьё и дротики.

Холст – это порт, а случай – самолёт,

Любого Случай берёт к себе на борт.

Там человеку тихий ход или сидеть, как псу,

или дают отмашку, как на злобную осу.

Нет больше случаев для чело-века:

не нужно Случаю ни чела и ни века.

Когда любви назначили питание,

пришли иные шестерёнки в сочетание.