И лишь когда Сахаров выходит в коридор, я быстрым шагом подхожу к окну. Чёрный Краун в этот момент как раз отъезжает с парковки, вклиниваясь в ряд машин спешащих с работы сотрудников. Мысли судорожно мечутся в голове. Почему Алекс уехал?

Оглядываюсь вокруг. Смотрю на собственный кабинет, словно на картинку в игре с поиском отличий, выискивая, что изменилось за сорок минут моего отсутствия. На журнальном столике у дивана – чашка недопитого эспрессо. Ещё тёплого. На столе стопка подшитых договоров. Белая упаковка с лентой в полупустой корзине для бумаг. Ахнув, выдёргиваю тот самый букет, явно предназначавшийся для меня.

Пионы. Красивые, пастельно-розовые. Каждый лепесток такой бархатистый и нежный, будто светится изнутри. Аромат от букета сладкий, лёгкий и ненавязчивый. С трепетом разглаживаю примятую бумагу, защитившую хрупкие цветы. Благодаря ей ни один не сломался.

Я обожаю пионы. Это известно родителям, которые дарят мне их один раз в году на день рождения, потому что в июне у пионов сезон. Это известно Сахарову, который почему-то вопреки моему желанию, всегда приносил исключительно тёмно-красные розы. Это известно Алексу, потому что я случайно обмолвилась в разговоре. И он нашёл для меня пионы в начале сентября.

Кровь приливает к лицу, когда пытаюсь мысленно воссоздать произошедшие события. Алекс был в кабинете, судя по букету и недопитому кофе. Но до моего возвращения он ушёл, ничего не сообщив, зато вместо него в кабинете наличествовал довольный собой Никита. Вывод напрашивается сам собой.

Спустя мгновение, оставив букет на столе, я уже несусь по коридору. Надеюсь, Сахаров ещё не ушёл домой. Точнее, не сбежал. Потому что я хочу безотлагательно придушить его собственными руками.

Надо бы расплакаться, но некогда. Картинку перед глазами застилает алая пелена. Пульс стучит в висках синхронно стуку каблуков туфель по отполированному полу. Такая ярость мне совсем несвойственна и даже немного пугает, но я не в состоянии об этом думать.

– Сахаров! – громко окликаю его у лифтов, а когда он оборачивается, я уже стою за его спиной. – Что ты сказал Алексу?

Я не спрашиваю, говорил ли он что-то, потому что и без того знаю – говорил. Но что именно? Судя по гадкой усмешке, ничего хорошего.

– А-а-алексу, – передразнивает Ник, растягивая первую гласную. – Что посчитал нужным, то и сказал.

В голове шумит так, словно там взрываются фейерверки. Как в новогоднюю ночь – сразу со всех сторон. Ослепляют и оглушают яркими вспышками. Кажется, кто-то из сотрудников компании проходит мимо и входит в раскрывшиеся двери лифта. Но я вижу только Сахарова. Дёргаю его за лацкан пиджака, не давая войти в лифт следом за остальными. Говорить спокойно не выходит. Получается только шипеть:

– Что именно, Сахаров?

– Много чего, Леруся. И всё – чистая правда. Что ты не так давно собиралась замуж и просто ищешь кого-то, чтобы забыться. Что всё ещё любишь меня. Что привыкла к роскоши и комфорту и с тобой сложно.

Толкаю Никиту в грудь, заставляя осечься.

– Да я терпеть тебя не могу! И видеть рядом собой не желаю! И променяю любой комфорт на возможность больше никогда тебя не видеть!

Он демонстративно закатывает глаза и выдаёт патетично:

– Вы говорили: нам пора расстаться, что вас измучила моя шальная жизнь, что вам пора за дело приниматься, а мой удел – катиться дальше, вниз1…

А я никак не могу понять, издевается он, или действительно считает, будто то, что между нами было можно вернуть, тем более столь сомнительным способом.

– Так и катись, Сахаров, катись! И держись от меня подальше!

– Не могу, Леруся, – заявляет он с новой едкой усмешкой. – Особенно когда вижу, как тебе новые хахали цветочки в кабинет таскают, которым в мусорном ведре самое место.