Екатерина схватила сумку и выбежала из палаты.

В узком больничном коридоре раздался шепот удаляющихся шагов.

В палате Эльзы все было прибрано. Предметы стояли ровно, как на параде. Часы оттикивали время. В отличие от людей, время никуда не спешило и никогда не опаздывало. В нем растворялись культы и культуры, погибали цивилизации, исчезали мириады человеческих жизней, а оно беспощадно продолжало свою работу.

Губы девочки разомкнулись, приглашая жизнь внутрь. Эльза прикоснулась взглядом к окружающему миру… Но палата оказалась пуста. Никто не схватил ее за руку, не позвал медсестру, а всегда работающий компьютер не различил мимолетное возрождение жизни.

И девочка опять погрузилась в забытье…

Сидя в везделете, Екатерина делала заметки, диктуя свои мысли рабочему компьютеру – тоненькому планшету размером с ладонь.

– Родительницы Эльзы явно что-то скрывают – только вот что? Может, еще более тяжкие преступления? А может, и собственную невиновность? Их дети рано научились врать. В прошлом многие из них имели преступный опыт. Увечили, истязали, продавали собственное тело и совершали массу других отвратительных поступков.

Перед глазами Екатерины встали детские лица из зала суда. Через боль и негодование просвечивало что-то еще.

– О чем они молчат?

Везделет Екатерины несся по воздушной трассе. Внизу простирался пульсирующий, искрящийся город. Калининград являлся типичным Российским городом, он перестал выделяться немецкой аккуратностью, разумностью. Как и в миллионах других городов по всей России около домов стояли контейнеры, сразу перерабатывающие отходы. Повсюду пестрели переносные, цветущие круглый год клумбы. Ограды были заботливо покрашены в гармонирующие с домами цвета. Воздух пах навязчивой, химической чистотой. Куда подевались русские провинциальные города с их склизкой неустроенностью, шаткими заборами, горами мусора и всегда пьяными, исповедально искренними людьми? Россия изменилась. Россиянки перестали выкидывать из окон везделетов пивные банки, хамить и укрываться от налогов. Женщины, как и всегда, были сильны и прекрасны, в мужчинах появился универсальный, иногда подправленный пластической хирургией стандарт красоты. Раскосо-темные лица с высокими скулами, пухлыми губами улыбались пружинисто и призывно. Средний уровень жизни россиянок стал одним из самых высоких в мире. Налоги платились исправно, всей правды не говорили, но жили в довольстве и с верой в завтрашний день. Великая госпожа Сеньоль подарила стране закон, вырубив его скрижали в людской плоти. Она связала преступлением и деньгами главные семьи государства, чтобы те в страхе перед собственным беззаконием хранили закон.

– Почему отказываетесь? – прогремел голос высокой милиционерши.

Судья упрямо молчала.

Женщины стояли друг против друга в подвале – крошечном помещении, оборудованном глушилками для секретных разговоров, с узким звукоизоляционным окном, выходящим на неряшливый, сизый пустырь.

– Вспомните, сколько сделала мама! Должны быть благодарны! – милиционерша ткнула судью в грудь.

– Я ей и благодарна, но не могу я помочь. Мне ничего неизвестно о сыворотке. К тому же Николай…

Судья зажмурилась, по лицу прошла судорога, стянувшая ее черты в тугой узел.

– Прекратить! Жалеть не буду, – как всегда без местоимений отрезала Василиса.

– Николай… – еще раз беспомощно сказала судья. Она подняла на Василису растерянный, заикающийся взгляд.

– Гроза! – рявкнула милиционерша, будто приказывая непогоде.

– Что?

– Гроза будет.

– Василиса, пожалуйста, я ничего не могу сделать, – маленькое бледное лицо судьи вытянулось, отразившись, как в кривом зеркале, в нагрудном щетке милиционерши.