Ирина знала и о том, что образ умной, вечно юной и одновременно опытной девочки-женщины, над которым ей пришлось много потрудиться, в поездке также будет подвергнут серьёзному испытанию. Но в себе она была уверена. Про запас у неё всегда был вариант «несчастненькой», который действовал безотказно. На добрых – потому, что они не могли не помочь, на злых – потому, что они не могли упустить случая самоутвердиться на самолюбии другого – злого богатого мужа.

Поездка её разочаровала. Про себя она постоянно вспоминала Ковыршина с его наивным восхищением странами и городами, вспоминала его бесконечные истории, которые он ей рассказывал, когда – это Ирина чувствовала в мужчинах лучше всего – когда доверял ей. «Американцы прекрасны, – говорил он ей неожиданно. – Простые люди всегда готовы тебе помочь. Надо только не стесняться к ним обращаться. И не бояться быть открытым. Представляешь, они отделились от Англии в связи с тем, что представителей американских колоний не посылали в парламент. Они, видите ли, честно платят налоги, а их нет в парламенте. Для нас это – дикость. Плевали мы на представительство в парламенте, нам главное – налоги не платить, а деньги из казны получать».

В другой раз Ковыршин, дёргая себя за нос, как-то заявил ей: «Плохих народов нет, есть плохая интеллигенция. Если умные люди презирают свой народ, то ничего из такой страны не получится. А русская интеллигенция только всё время и делала, что ради чужих идей и своей славы на Западе предавала свой народ». Ирина, которая потратила много сил, чтобы выбраться из народной массы и стать интеллигенткой, слегка обиделась и спросила его: «Кто у нас народ-то? Ты его видел?» На что Ковыршин совершенно серьёзно ответил ей: «Народ – это я. И меня предали». Ирина покрутила пальцем у виска, Ковыршин, понятное дело, совсем офонарел со своими комплексами. Несмотря на это, диалог врезался ей в память.

С Хариным такие разговоры были невозможны, и в какой-то момент Ирина поняла, что она скучает по Ковыршину, по его угловатости, странностям, периодически ставившим её в тупик. Харин был надёжен, мил, внимателен; но всё время немного назойливо пытался расспрашивать её о прошлом. Это её утомляло: она совершенно не собиралась делиться с ним своим жизненным опытом и слишком далеко впускать его в свою жизнь. В то же время Ирина старалась быть благодарной, воздерживаясь от колкостей. Она была с Хариным взбалмошной и легкомысленной, что позволяло уходить от неприятных вопросов и сохранять теплоту в отношениях. Про себя она решила, что по приезде попытается наладить жизнь с Ковыршиным, даже вспомнила народную циничную мудрость – хороший левак укрепляет брак. Когда Харин заговорил о будущих детях, она дала ему понять, что не собирается разводиться с Ковыршиным. Одновременно Ирина увидела, что Георгий не понял её замаскированного отказа. Но объяснять она не стала – и запасной вариант остался в силе.

По возвращении сначала всё шло прекрасно. Ковыршин не стал ничего выяснять относительно подробностей поездки, а объятия двух соскучившихся друг по другу людей были вполне искренними. Кроме того, Ирине никто ничего не сказал о продаже газеты, она узнала об этом случайно, спустя почти месяц после возвращения. Юрисконсульт, которая работала в газете и составляла договор между Ковыршиным и Стерлиным, работала и в риелторском агентстве. Она и решила поинтересоваться у Ирины, как двигается продажа. Когда законница поняла, что сболтнула лишнее, было уже поздно.

К Ирине вернулся гнев, к которому примешивалась странная тоска. Ведь всё это, по её мнению, с ней уже один раз было. Очевидно, что Ковыршин, продавая газету, заберёт деньги себе, не поделившись с ней. И даже если она подаст на развод и потребует по суду 50% «совместно нажитого имущества», эти деньги к тому времени уже исчезнут, из имущества останется только N-ская квартира. Да и стоит ли вообще шум поднимать, учитывая то, сколько может стоить их газета? Максимум десять миллионов рублей. Не больше – Ирина, ориентируясь в стоимости газетного бизнеса N-ска, на всякий случай завысила цену вдвое.