Неосторожное обращение с огнём Пётр Ореховский

1.

…Я русский человек, а следовательно – русофоб. Как ни печально в этом самому себе сознаваться. И живу я среди русофобов – скрытых, так называемых представителей малых наций; и откровенных – так называемых русских интеллигентов. Или теперь у нас интеллигентов нет, надо говорить – интеллектуалов? Какая, собственно, разница. Старая русская дореволюционная интеллигенция страдала тем же самым – иначе откуда бы взялись все эти большевики и прочие социал-революционеры. Как там у Ленина и других, желавших поражения России в Первой мировой войне? У партии пролетариата нет родины? Ага. С чего бы это у нынешней партии капиталистов она появилась? Сколько их потом, начиная с того же Солженицына, призывало к блокаде СССР. Мечтали, чтобы коммунисты поскорей обгадились. А эти, видать, чувствовали, что обгадятся: всё вели счёт, сколько продержатся: вон, в каждом совковом городе – улицы 25 лет Октября, 40 лет Октября, очередных партсъездов, каждую дату увековечивали. Не прошло и семидесяти лет, как – всё. Накрылось. И сидим теперь все в этом замечательном результате диссидентских мечтаний, никак не можем выйти на уровень производства 1991 года, а уж 10 лет прошло. Какая тут любовь к отечеству. Лучше нам дайте политическое убежище с пожизненным пособием за понесённые муки от царско-большевистско-постсоветского режима, мы всё расскажем про эту проклятую страну. И пожелаем ей дальнейшего распада тюрьмы народов, тем более что нас там уже нет. Вот он – настоящий русский интеллигент. Чего только не сделает из любви к родине.

Одно радует – нет ни одной улицы имени августа 91. Или первого срока президента ЕБН. Или это только пока?

Всех нас, по-моему, крепко ушибают об Запад ещё в детстве-юности; так, что мозги потом вывихиваются. И живёшь потом с чувством, что твоя родина – там, а здесь ты временно. Любишь английскую музыку, французскую живопись, американское кино. Уезжаешь туда – и обнаруживаешь, что тебя там никто не ждёт. Как так не ждёт – ведь ты же их любишь! Уже за это они должны тебе помочь устроиться в своей содержательной жизни. А эти сытые американо-европейцы предлагают тебе должность младшего клерка в риелторской конторе. Хорошо, что не уборщицы. Говорят в ответ на моё недоумение что-нибудь вроде советского «У нас любой труд почётен». У них-то, может, и почётен, а как же мои мечты? дерзания? стремления? Я же хочу творить. Я хочу мирового признания, славы, я так долго этого хочу. А они ничего подобного не хотят. И смотрят на тебя большими круглыми глазами. Не любят в ответ. И чувствуешь себя обманутым.

Возвращаешься в Россию. Здесь тебя тоже никто не ждёт, и твоё место давно занято. Занято таким же, как я, который только и мечтает об отъезде на Запад. Но никогда не уедет, потому что боится, что у него ничего не выйдет, ещё сильней меня.

Хуже всего – наши бабы. Эти-то везде приспосабливаются, хоть в Америке, хоть в Африке. И становятся туземцами. И дети уже – французы, немцы, американцы, кто угодно, только не русские. Идеал русской женщины – чеховская “душечка”, как пустой CD-RW – записывай и переписывай что угодно. И как с ними после этого жить?

Ужасно, всё ужасно в моей нынешней счастливой семейной жизни.

А ведь прошло только два года, как я вернулся сюда и женился. Сдуру, конечно. И вернулся, и женился. Подождём ещё.

Декабрь 2002.

Георгий Харин дочитывает страницу и откладывает дневник покойного мужа своей нынешней супруги в сторону.

– Ирина, а чем Сергей занимался за рубежом? И где жил?

– Жил вроде бы в Штатах. А чем занимался – не знаю. Зачем тебе?

– Любопытно. Тебя-то он в Америку не вывозил?

– Я сама по себе – в экспортном исполнении. Но он ездил туда ещё до знакомства со мной. А потом как-то не до того было.

Вечер в провинциальной столице. Ирина смотрит очередной российский сериал, допивая чай. В соседней комнате спит их ребёнок, которому недавно исполнился год. Георгий сериалы не любит, но дорожит душевным покоем жены, поэтому спускается на первый этаж их дома. Он проходит через холл, объединённый с кухней, направляясь в угловую комнату, где расположен небольшой тренажёрный зал. Харин даёт своим мышцам нагрузку утром и вечером, особенно обращая внимание на ноги и пресс. Он считает, что при сидячей работе и вождении автомобиля эти части организма начинают болеть в первую очередь, хотя до сих пор жаловаться на своё здоровье ему не приходилось: от широкого разворота плеч, мощных бицепсов, узкой талии веет здоровьем, витаминами и отсутствием вредных привычек.

Занимаясь монотонными физическими упражнениями, Георгий размышляет о жизни – чтение дневника привело его в философическое состояние. В свои тридцать лет он является начальником кредитного отдела в банке, где 20% акций принадлежит его отцу, а ещё 25% – фирмам-учредителям банка, которыми владеют отец и его друзья. Дом в тихом городском центре, среди восьми таунхаусов на бывшей территории городского лесопарка, в котором он живёт с Ириной, был построен во многом благодаря ссуде, которую ему, как особо ценному специалисту, выделили по месту работы.

Ссуды компании-застройщику выдавал сам Георгий. Несмотря на то что четверть престижных квартир в таунхаусах ещё не продана, полученных средств компании хватило, чтобы полностью рассчитаться с банком да ещё и получить почти пятидесятипроцентную прибыль.

Харин – действительно ценный специалист. Он не хуже, а то и лучше других молодых финансовых трудоголиков перелопачивал балансы и бизнес-планы клиентов, подвергая их вертикальному и горизонтальному анализу. Но ещё он с юных лет обладал связями, которые позволили сформировать обширный личный архив кредитных историй и репутаций. Этим своим достоянием Георгий крайне не любил делиться. Тем не менее, это приходилось делать, чтобы полученная когда-то информация сохраняла свою актуальность. В результате он был в курсе всех городских, да и областных сплетен, и привык знать всё обо всех. При переезде не то, что на Запад, а даже в другой российский город, ему бы пришлось начинать всё сначала, поэтому мысли, подобные прочитанным в дневнике, Георгию никогда не приходили в голову.

Однако о прошлом своей жены Харин знал на удивление мало, если считать по его собственным меркам. Она появилась в его жизни три года назад: они заметили друг друга в фитнес-центре… трудно было не заметить миниатюрную девушку с идеальной фигурой и шевелюрой ярко-голубого цвета, потом ближе познакомились на презентации инвестиционного проекта крупной фармацевтической компании, потом как-то быстро стали любовниками. Ирина тогда была замужем за Сергеем, а заводить романы с замужними женщинами было не в правилах Харина. Но о муже она не говорила, в ресторанах платила за себя сама и производила впечатление полностью самостоятельной молодой женщины. Георгия всё это вполне устраивало; наряду с Ириной у него были и другие женщины – тогда он считал, что ещё не созрел для создания семьи. Но как-то незаметно встречи с другими дамами сердца стали случаться всё реже. Они вдвоём съездили в осенний тур по Испании, и там Харин впервые заговорил о создании семьи и о детях.

– Видишь ли, я некоторым образом замужем, – ответила ему Ирина.

– Так разведись.

– Он хороший человек, мне это будет непросто сделать.

Георгий почувствовал неожиданный укол ревности. Естественно, он давно был уверен, что, кроме него, для Ирины не может существовать других хороших мужчин. Чувства, видимо, отразились на его лице, но Ирина не собиралась его утешать сакраментальным «ты у меня лучше всех»; напротив, наблюдала за ним с лёгкой ироничной улыбкой, словно провоцируя Георгия проявить мужской быковатый тупизм и начать злиться. Харину пришлось сделать над собой усилие, чтобы не сказать ей колкость.

В их отношениях хватало острых углов. Внешне это выглядело так, будто Ирина особо не дорожила их семейной гармонией и не щадила немалое харинское самолюбие, хотя и никогда не была груба с ним. Но это, в конце концов, и укрепляло их связь: другие подруги Георгия, по его мнению, уж слишком хотели сочетаться с ним законным браком, что выражалось в существенном градусе женской лести. При расставании Харина с ними перегретая лесть обычно превращалось в хамство.

Их союзу помог несчастный случай. Супруг Ирины, ночуя в деревенском доме, забыл открыть заслонку в печке и погиб, отравившись угарным газом.

В процессе регистрации брака Георгия и Ирины выяснилось, что Харин стал её уже третьим мужем. Ни родственников, ни друзей из её родного Петербурга на свадьбе не было, были только её здешние подруги. На всякий случай Георгий подготовил жёсткий брачный контракт – при разводе жена не могла претендовать на его имущество, движимое и недвижимое. Она пожала плечами и легко его подписала. Харин подумал часа два и решил, что Ирина его любит.

2.

Город N, в котором родился и вырос Георгий Харин, был крупным городом. Как и большинство провинциальных столиц, он производил обманчивое впечатление простоты: казалось, что вся жизнь происходит вокруг губернатора и мэра, которому губернатор покровительствовал. Был крупный бизнес, который спонсировал социальную политику губернатора, был бизнес поменьше, который помогал градоначальнику; бизнесмены, политические люди и выдающиеся представители спорта и культуры периодически встречались с тем или другим и договаривались, как сделать жизнь в городе N ещё лучше. В результате дома и гаражи строились, дороги асфальтировались, спортивные представители города N получали разнообразные медали на российской и мировой арене, зарплаты бюджетников и торгово–промышленного пролетариата росли… периодически то отставая, то догоняя рост цен. О непрерывном увеличении благосостояния N–ских капиталистических трудящихся оповещали газеты и телевидение, увязывая улучшение жизни с деятельностью городского бомонда. Впрочем, когда жизнь местных обывателей в результате забот многочисленных благодетелей всё–таки становилась хуже, то с деятельностью N–ских начальников ухудшение странным образом не увязывалось; в крайнем случае пресса сообщала о негодяях, поселившихся в городе Москве, но эта некоторая алогичность гражданами замечалась нечасто. Больше половины жителей города N местные газеты читала не чаще раза в месяц, да и телепередачи про свою жизнь старалась не смотреть, но бомонд об этом предпочитал не знать. А если порядочные люди чего–то не знают, так этого на самом деле и нет вовсе. И не было никогда.